Рисовальщик - Валерий Борисович Бочков

же пародия! Ты это боишься потерять? Да ты, считай, уже мёртв! Тридцать лет как мёртв! Ты ведь не живёшь! Ты – мертвец!

– Заткнись, сука!

– Мертвец! Труп! Дохляк!

– Заткнись!

– Сам заткнись! – Она влепила мне пощёчину. – Она ждёт тебя! Заткнись и делай, что говорят!

Удар у мерзавки вышел на пять с плюсом. Звон от оплеухи в голове слился с грохотом шторма. Волны били в утёс, перекатывали через риф, чёрные камни хищно обнажались, следующая волна накрывала их, и каменная гряда исчезала. Море раскачивалось, как вселенские качели. В такт с морем раскачивались тучи, наш утёс тоже куда-то плыл, маяк болтался из стороны в сторону. Меня мутило, я сдавил пальцами виски, пытаясь остановить качку. Я видел, как девица нагнулась и вытащила из своей котомки какой-то продолговатый предмет, похожий на бутылку.

– Держи! – Она протянула её мне.

То, что я принял за бутылку, оказалось стеклянным сосудом с заспиртованным членом. Сквозь толстое стекло бледный кусок плоти казался то ли бесовской рыбиной, то ли инопланетным эмбрионом.

– Готов? – строго спросила девица.

Я поднял голову и посмотрел на неё.

– Вот и молодец. – Она улыбнулась и кивнула в сторону моря: – До рифов добросишь?

Эпилог

Небо разодралось с зычным треском. Белый шар над головой лопнул, из него, шипя и плюясь синими искрами, вылетела молния толщиной в руку. Всё произошло мгновенно, я не успел даже закрыть глаза.

63

Первым вернулось обоняние. Потом зрение. Я стоял с сигаретой на балконе. Назвать это балконом можно лишь условно – скорее небольшая площадка с пожарной лестницей, ведущей на крышу. Все окна нашей квартиры выходят на площадь, все, кроме окна маленькой комнатёнки за кухней, в которой раньше обитала Верочка, а теперь расположилась моя мастерская.

Двор внизу был поделён диагональю пополам – лимонный свет и лиловая тень. Солнце уже перекатило на нашу сторону, но ещё не успело скрыться за центральной башней. Она высилась злым готическим замком: иглы шпилей, звёзды и шишечки – чёрный силуэт был приклеен к новенькому синему небу. Горько пахло тополиными почками; на собачьей площадке местные пьяницы пускали солнечных зайчиков донышками пивных бутылок; сквер, бурый и в крапинках зимнего мусора, подёрнулся зеленоватым дымом предвкушения травы. Солнце жарило с летним азартом, мои пальцы были в краске – умбра и сепия, – я стряхнул пепел и увидел её – Ванду.

Вермонт 2021

Сахарный бес

(Парадиз-блюз)

Офелия! О радость! Помяни

Мои грехи в своих молитвах, нимфа.

Шекспир, «Гамлет»

1

Следуя дельному совету классика, я никогда не вступаю в беседы с незнакомцами. Даже по телефону. Я не поддерживаю разговор из вежливости, впрочем, и не хамлю тоже – просто нажимаю отбой. Почему я не поступил так тем вечером, не знаю.

Телефон прозвонил около девяти. Если быть точным, в одиннадцать минут десятого. Он продолжал звонить, пока я шёл из кухни в гостиную – у меня длинный коридор с одним поворотом, дом старый, сталинский, впрочем, об этом в другой раз. Телефон лежал на столе. Я быстро вытер ладони о майку, наклонился, на экране светилось имя – Ангелина. Ни фамилии, ни номера – ничего, одно только имя. В этот момент единица превратилась в двойку и время обрело зеркальную симметрию 21:12.

– Ангелина? – спросил я с нейтральной интонацией, тщетно пытаясь вставить имя хоть в какую-нибудь ячейку памяти.

– Узнал? – чуть удивлённо спросил женский голос на том конце.

– Нет, – честно признался я. – Не узнал.

Она то ли вздохнула, то ли усмехнулась:

– Ну вот… – Это с ноткой ласкового разочарования.

Именно тут нужно было нажать «отбой».

Вместо этого я продолжал рыться в памяти, погружаясь всё глубже и глубже в поисках Ангелины. Работы, клиенты, командировки, подруги, жёны друзей, институт – что ещё? Всё мимо. Ангелина? Любопытство, безусловно, должно быть причислено к смертным грехам, наравне с воровством и прелюбодеянием.

– Может, – предположил я, – вы ошиблись номером?

Она произнесла моё имя тихо, будто выдохнула на стекло. Так в немецком произносят слово «тёплый» – как будто дышишь на зеркало. Так нас учили в спецшколе номер восемь, школе с углублённым изучением, а также преподаванием ряда предметов на немецком языке.

Может, мы с ней вместе учились?

Она снова хмыкнула, теперь с ласковой отрицательной интонацией. Нет, в школе никаких Ангелин не было – исключительно Наташи и Тани. Да ещё пара Оль.

– Слушай, – произнесла она негромко. – Поздний вечер. Или ранняя ночь. Южная ночь с цикадами и запахом тёплого можжевельника. С моря тянет прохладной горечью, остывающим песком. Море черно, оно угадывается полоской пены в полосе прибоя и уходит в бесконечность. Сливается с небом, сливается с ночью. На мне платье – голубое, помнишь?

– Нет. – Голос прозвучал сипло, я кашлянул и повторил громче: – Нет, не помню.

– Платье, лёгкое и голубое, очень удобное летнее платье – практичное, как сказала бы твоя бабушка, если б дожила, конечно. В едва заметный мелкий горошек, даже не горошек – в крапинку. Ты ещё тогда сказал: вот ведь странно, а ведь визуальное представление о вещах остаётся даже в темноте. Красиво сказал – ты умеешь. А темнота была кромешная – кое-что скорее угадывалось и додумывалось, но уже без участия зрения.

Она сделала паузу. Не догадка – предчувствие догадки, щекотный холодок муравьиными лапками полз меж лопаток вверх к шее, кожу на затылке свело, как от заморозки. Мне как-то зашивали – грохнулся с качелей, об этом потом как-нибудь. Её голос, тихий и ласковый, с невинными, почти детскими интонациями, втекал в меня как вишнёвый сироп; такими голосами должны говорить томные пастушки с картин французских романтиков восемнадцатого века, представлявших буколическое направление стиля рококо.

– Под платьем у меня ничего не было – я стянула его через голову. Невидимое голубое платье в белую крапинку. Спиной чувствовала, как ты пялишься на мою задницу… – Она хихикнула: – Ведь пялился-пялился, не отпирайся.

Я не отпирался, сухо сглотнул.

– Ты вошёл в воду следом. Беззвучно нырнул, я ждала прикосновения, но ты проскользил совсем рядом, как белая рыба, большая и немного страшная. С маслянистым всплеском вынырнул и бесшумно поплыл в темноту. Даже не оглянувшись, точно был один. – Едва уловимый укор. Пауза. Вкрадчиво и тихо продолжила: – Мы старались не шуметь, молча плыли рядом. Иногда, как бы случайно, я задевала твою руку. Раз, другой, ещё раз. Потом твои пальцы скользнули по моей спине – тоже невинно, тоже случайно. Я перевернулась на спину. Ты, поддерживая, провёл ладонью по спине, остановился на ягодице. Сжал.