Темза. Священная река - Питер Акройд

Иные могут рассматривать эти гранитные стены как рубеж или барьер для лондонской Темзы, окончательно лишивший ее человеческого измерения. Для других это необходимая мера предосторожности против своеволия реки, мера, благодаря которой удалось отвоевать ценнейшую землю ради пользы транспорта и пешеходов. На новых набережных, кроме того, для отдыха горожан были разбиты сады, отчего вид берегов очень сильно улучшился. К тому же в толще насыпей прошли канализационные трубы, выводящие из столицы отходы. Труд Базалджетта и в этом смысле оказался благодетельным. Современники считали его творение одним из новых чудес света, подлинным даром цивилизации, который покончил с унылыми илистыми берегами, уничтожил теснившиеся у Темзы дряхлые домишки и причалы, а заодно и прогнал от нее весьма неприятное местное население, брезгливо прозванное “речными жителями”.

В начале XX века, конечно же, казалось, что великие береговые усовершенствования предыдущего столетия достигли желанной цели. Доки работали интенсивно как никогда, и само положение Лондона в сердце мировой империи означало, что Темза – это река империи, великий рынок, которому отдают должное коммерсанты всего мира. Книги, написанные в первые десятилетия века, – трехтомный “Чудесный Лондон” сэра Джона Адкока (1920-е гг.), “Темза” Ф. В. Морли (1926), “Лондонская река” Г.М. Томлинсона (1925) и множество других, – были, по существу, хвалебной песнью Темзе как величайшей из рек Земли. Там много фотографий: повседневная жизнь доков, стоящие в них громадные суда… Снимки с воздуха, показывающие огромные просторы порта, сопровождены панегириками создавшим все это могучим торгово-промышленным силам. Томлинсон в конце своей книги описывает движение к устью Темзы огромного судна, чьи мачты, “возвышаясь над зданиями и выступая на фоне неба, рождают такое же ощущение чего-то благородного и величественного, как если бы вдруг зазвучала мощная музыка. Это наш с вами корабль. Посланец нашего прихода”.

Одно из лучших описаний Темзы начала XX века содержится в романе Г. Уэллса “Тоно Бенге” (1909), где описано путешествие по реке от Хаммерсмитского моста до моста Блэкфрайерз и Сити. Район Баттерси и Фулема видится с реки рассказчику как чередование “слякотных предместий и слякотных лугов”, как нечто и не городское, и не загородное; вместе с тем о приближении к средоточию промышленной жизни говорят встречные угольные баржи. После Патни возникают “признаки современности” – “скопления грязных убогих домишек по обе стороны, затем тусклый промышленный пейзаж южного берега”. В те годы местом особенно плотного скопления прибрежных мастерских и фабрик считался Ламбет.

Поднимают рассказчику Уэллса настроение Ламбетский дворец и здания парламента. Дальше начинается то, что он называет “собственно Лондоном”, где вокзал Чаринг-Кросс являет собой “сердце мира”. Вдоль реки теперь стоят “новые гостиницы”, а на южном берегу взору открываются “огромные склады, фабрики, трубы, башни для отливки картечи и реклама”. Такова она, хлопотливая имперская река XX века – не сказать, что дышит чистотой и здоровьем, не сказать, что на ней очень приятно находиться, но эта река глубоко вовлечена во все жизненно важные дела эпохи.

Рассказчик плывет дальше – мимо Сомерсет-хауса и Темпла, и тут ему дает о себе знать почтенный возраст города, задумчиво нависшего над Темзой. Он ощущает, кроме того, присутствие “исконной Англии”. С точки зрения культуролога здесь, пожалуй, небезынтересно то, что в первые годы XX столетия река и ее берега местами еще рождали ощущение старины. Атмосфера лондонской Темзы, несмотря на новые набережные, содержала некие живые напоминания о городе XVIII и XIX веков. О реке первых лет XXI века такого уже не скажешь. Слишком многое изменилось. Город и его река теперь вновь выглядят современными. Их больше не покрывает патина былых времен. Между тем фотографии прибрежных районов, сделанные в 1909 или 1910 году, с легкостью могут перенести тебя в Лондон Диккенса или даже в Лондон Джонсона и Филдинга. Те же переулочки, те же причалы и питейные заведения, те же плохо одетые и плохо питающиеся люди.

Продолжая движение, рассказчик Уэллса видит у моста Блэкфрайерз первых чаек. Над “грубым гомоном складов” вырастает величественный собор св. Павла, доминирующий на тогдашнем небосклоне, строго высящийся над мельтешением пароходов и барж. Этот образ столетней давности, образ глядящего на реку собора св. Павла ныне кажется таким же вневременным, как образ Темзы XVI века с теснящимися на ней лодками и галеонами.

Далее рассказчик внимает “последней грандиозной части лондонской симфонии”: перед ним открывается мир “колоссальных кранов”, “гигантских складов”, “огромных кораблей”. Здесь – “мировой порт”. Такое ощущение возникало на протяжении многих десятилетий. Перед самой Второй мировой войной годичный грузооборот Лондонского порта составлял более 50 млн тонн, что намного превышало грузооборот любого другого порта в мире. Но даже тогда звучали не одни восторги. В книге Дж. Г. О. Бенджа “Темза без приливов в Лондоне будущего” (1944) говорится о “плачевном состоянии берегов Темзы”, о “неприглядной заброшенности” участка от Вестминстерского моста до Гринвича. Автор пишет и о соборе св. Павла, но совсем не так, как Г. Уэллс: собор, по его словам, “до высоты плеча облицован невзрачным кирпичом, грязным и почернелым, он возвышается среди узких и темных улиц, даже не пытаясь выглядеть обновленным, произвести приятное впечатление”; на него к тому же бросают тень “унылые, несообразно жалкие фасады окружающих зданий”. Получается, что Темза 1930-х годов содержала в себе семена гниения и даже распада. В названии одной из глав книги перечислены “проблемы”: “население, еда, топливо, канализация, товарное и пассажирское сообщение, наводнения, защита от огня, береговая недвижимость, благосостояние и комфорт”. Список выглядит всеобъемлющим. Тон автора пессимистичен.

Вторая мировая война высветила роль и природу Темзы в огненных, зловещих красках. Опять, как в древние времена, водная магистраль сосредоточила на себе внимание неприятеля, стремящегося добраться до сердца Лондона. Она стала пылающей и кровавой рекой, адской рекой, более темной и опасной, чем Стикс и Ахерон. На протяжении всей своей истории она была весьма заманчивой мишенью; в конце 1930-х и в начале 1940-х на ее берегах располагались автомобильные и нефтеперерабатывающие предприятия, фабрики, электростанции. Она заключала в себе мир Сити и мир Вестминстера: финансы и власть соединились в одной великой излучине этой реки. С начала войны на Темзе и ее берегах действовал строгий режим светомаскировки, однако немецкие бомбардировщики бросали в ее воды магнитные мины.

7 сентября 1940 года зажигательные бомбы были сброшены на портовые сооружения. Все доки и склады, кроме тилберийских, оказались в огне. Горели корабли и баржи, прилив заставлял их опасно дрейфовать к пристаням и пирсам. Чтобы бороться с этим адом, возможностей лондонских противопожарных служб не хватало, и пожары были такие, что огонь ясно видели с расстояния 12 миль. Он, кроме того, послужил маяком для новых эскадрилий бомбардировщиков, прилетевших на следующий день.

В 8.30 вечера 8 сентября над пылающей рекой появились немецкие самолеты. Темза уже казалась не Темзой, а потоком взявшейся невесть откуда лавы. Бомбили все доки и склады, которые не были уничтожены накануне, и огонь вновь рвался на саму реку. Воду покрывала пленка горящей нефти, отовсюду на берегу валил едкий дым. Горел разлившийся по воде ром, склады шерсти превратились в гигантские печи, вспыхивал парафин. “Лондонский пул” стал огненным озером, и в таких районах, как Ламбет и Ротерхайт, было светло, как днем.