Сквозь три строя - Ривка Рабинович

В целом у меня были неплохие оценки. Я была принята.

К началу учебного года Иосиф вернулся из колхоза. Но он не вернулся в дом семьи Кац, иными словами – не вернулся к жене. Мы встретились в комнате, которую он снял еще до поездки в колхоз, в доме пожилой женщины, тоже ссыльной, из черновицких. Он сказал, что не любит Рут, терпеть не может ее мать и понимает, какую манипуляцию она сделала, чтобы «поймать» его. В ближайшие дни он намерен развестись с Рут официально.

Я уговаривала его попытаться наладить отношения с Рут, может быть, вывести ее из дома матери, но он и слушать не хотел. Она никогда не оставит дом матери, сказал он, она человек очень зависимый. Он попросил меня передать ей, что решил развестись и не вернется в их дом.

Мне было неприятно передавать Рут эту печальную весть, и я подумала про себя, что было бы порядочнее, если бы он сделал это сам. Я оказалась в неловкой ситуации: если мой брат оставил Рут, то я ей не родственница, а посторонняя, и не имею права жить в доме семьи Кац. Но я была занята экзаменами и не успела найти жилье. Я просила извинить меня: немедленно начну искать место для проживания, но мне нужно для этого хотя бы несколько дней. «Фрау доктор» с присущей ей корректностью ответила, что она не винит меня в случившемся и не намерена выгонять меня. «Живите, сколько вам потребуется», – сказала она.

Хозяйка дома, где проживал теперь мой брат, посоветовала мне обратиться к молодой женщине, тоже из черновицких ссыльных, готовой сдать «кроватное место» квартирантам. Я отправилась по указанному адресу и оказалась перед длинным бараком, разделенным на отдельные квартиры. Внешний вид барака поразил меня – хотя, поверьте, меня трудно поразить признаками нищеты, я видела их в жизни достаточно.

Барак был построен из различных материалов, у каждой квартиры другие стены; не было двух одинаковых крыш и двух одинаковых печных труб. На крышах некоторых квартир трубу заменяло ведро с выбитым дном. Окна и двери тоже были разного цвета и формы. Все вместе походило на творение сумасшедшего художника.

На дверях квартир разными красками были намалеваны номера. Я постучалась в дверь квартиры № 6. Мне открыла хозяйка – молодая красивая женщина, но когда она сделала несколько шагов, я увидела, что она инвалид. У нее было тяжелое повреждение позвоночника: он плохо держал верхнюю часть тела, поэтому она сильно раскачивалась при ходьбе. Ее имя было Гертруда.

Несмотря на ужасный вид барака, квартира оказалась чистенькой и уютной и состояла из жилой комнаты, большой кухни и даже прихожей. По величине она напоминала квартиру г-жи Розенберг. Колодец находился близко, во дворе.

У меня не было времени на поиски чего-то лучшего. Я договорилась с Гертрудой об условиях и в тот же вечер перенесла свои вещи. Яше я послала телеграмму, в которой сообщала, что принята в институт и нашла жилье. В глубине души я надеялась, что наша жизнь с ним станет лучше после его расставания со своими собутыльниками. Поговорка гласит: «Новое место – новое счастье». Наивная мысль: ведь собутыльников легко найти в любом месте! Сколько иллюзий скопилось у меня за всю жизнь в целом и за время замужества в частности! Целый музей развенчанных иллюзий.

Яша приехал неделю спустя и сразу понравился Гертруде благодаря веселому нраву и общительности. Она ему тоже понравилась. Когда она сидела, Гертруда выглядела красавицей; если кто-нибудь ее поддерживал под руку, она ходила хорошо и даже танцевала. Она рассказала, что дефект позвоночника не был врожденным; когда он появился, муж бросил ее. Она рассказывала об этом без горечи, просто для информации. У нее было немало поклонников, она не жаловалась на судьбу и всегда была в хорошем настроении.

В единственной жилой комнате кровать Гертруды и кровать, предназначенная нам, стояли одна напротив другой, у противоположных стен. Была также узкая кровать на кухне; Гертруда сказала, что будет спать на кухне, чтобы не мешать нам. При всем этом об интимной атмосфере в этой квартире и речи не могло быть. Для меня такая ситуация была привычной, ведь с первого дня моего замужества у нас никогда не было отдельной комнаты для себя.

Яша без труда нашел работу на большом строительном предприятии. Будет ли он приносить домой зарплату или сочтет достаточными мою стипендию и помощь дяди Ильи?

Время от времени мысль об оставшейся в Парабели дочке пронзала меня словно лезвие ножа. Телефонов в домах не было, связь можно было поддерживать только письмами. А письма доходят медленно, к тому же не каждую неделю у мамы было время и желание писать. Девочка болезненна. Что с ней? Узнает ли она меня, когда встретимся? Простит ли мне, что я оставила ее, чтобы попытаться построить что-то из осколков моей жизни?

Когда начались занятия, тяжелые мысли немного отступили.

Первокурсники, студенты отделения математики и физики, были разделены на группы. Практические и семинарские занятия велись отдельно в каждой группе, а на лекции мы сходились в один большой зал.

В моей группе был, кроме меня, еще один еврей, по имени Имануэль; все звали его Имо. Ему было тридцать три года, он работал несколько лет бухгалтером, а когда были облегчены условия приема ссыльных в институт, решил повысить уровень своего образования. Он принадлежал к числу черновицких и был женат на ссыльной из Молдавии, работавшей продавщицей в магазине. Оказалось, что мы соседи: он живет в том же бараке с женой, маленьким сыном и тещей.

Мы подружились и нашли много тем для разговоров. Он был очень способным, обладал широким кругозором, но жаловался, что в его «преклонном» возрасте трудно учиться, нет прежней быстроты восприятия.

Я тоже была старше остальных членов группы, поступивших в институт сразу после окончания школы. Мне было двадцать три года. Только Имо и я были семейными людьми. Несмотря на наш «преклонный» возраст, мы быстро завоевали репутацию сильных студентов. Преподаватели относились к нам с уважением, особенно молодой преподаватель, который так мучил меня на приемном экзамене по физике и теперь вел у нас семинарские занятия. Он был холост, и девушки-студентки всячески старались привлечь его внимание. Каково же было их разочарование, когда он начал встречаться с молодой преподавательницей с литературного отделения и вскоре женился на ней! «Литераторов» у нас на физмате не любили, смотрели на них свысока, так что это была двойная измена. В отделении осталось немало разбитых сердец.

Наш институт был маленьким провинциальным учебным заведением с двухгодичным сроком обучения; окончание его не считалось полным высшим образованием, а чем-то наподобие первой степени (В. А.). Среди наших преподавателей не было профессоров и докторов наук. Были только два преподавателя со званием доцентов.

Один из них, руководитель кафедры физики Яков Шварцман, относился ко мне дружески, неофициально, без обычной дистанции между преподавателями и студентами. Я бывала у него дома, мы беседовали о разных вещах, но ни разу не касались еврейских тем. Он, между прочим, предсказал мне мое будущее: