Юджин - повелитель времени. Книга 5. Любовные чары - Гай Юлий Орловский

—Это оборонительная тактика, — возразил он.

—Нельзя сразу схватить в одну руку два арбуза, — сказал я. — Сейчас в Европе исламу сопротивляются даже те, кто готов его принять. Я знаю настроение во­еннослужащих, я же аналитик, это моя работа. Как раз военным ислам особенно близок... Везде слышны раз­говоры, что, если бы не этот натиск, они уже были бы мусульманами. А так, когда нападает враг, то нужно защищаться, кто бы ни напал...

Он проговорил нерешительно:

—Я доложу о вашей миссии... прощупывания... или поиска, как вы говорите, неофициальных кон­тактов...

—Но докладывайте умным, — предостерег я. — Твердолобым фанатикам бесполезно. Потому старай­тесь взять в свои руки как можно больше, потому что вы человек с широкими взглядами, это видно. Учеба в университете или ваши природные дарования виной, но вы лучше сумеете рулить, чем большинство ваших командиров, что стоят над вами!

Он нахмурился, я поспешно добавил:

— Лучше вас разбираются разве что те, что на самом верху наступающего ислама. Потому что мудро соразмеряют военную мощь и притягательную силу учения Пророка!.. Те люди — гении. Равняйтесь на них. Его лицо чуть разгладилось.

—Да, Пророк, да благославенно Имя Его, дал им мудрость.

—Запад помешан на милосердии, — сказал я прене­брежительно. — Это чудовищный перекос, когда жизни отдельных людей ценятся выше, чем интересы государ­ства или даже продвижение идей. Этим нужно пользо­ваться...

Он улыбнулся.

— Мы пользуемся. Среди франков шахидизм не­мыслим, настолько они все дрожат за свои жалкие и ничтожные жизнишки. А у нас любой готов отдать все за победу ислама! Кто может усомниться, за кем правда?

Я понизил голос:

— Я рад, что мы понимаем друг друга. Победа исла­ма неизбежна, однако можно к ней идти долго и крова­во, а можно дорогу сократить, сохраняя жизни благо­родных воинов ислама и сохраняя в целости города Европы, которые скоро осенит зеленое знамя Пророка, да будет мир ему.

Он кивнул.

—Это несомненно.

—Со стороны франков, — сказал я, — уже первый шаг сделан. Это я. Здесь и сейчас. Разговариваю с май­ором исламской армии. Нужен ответный шаг, чтобы диалог не прервался.

Он насторожился.

— У нас говорят, послушай франка — услышишь ложь. Что ты хочешь?

Я сказал как можно небрежнее:

— В главном здании содержат захваченных залож­ников. Нужно выбрать кого-то поникчемнее, здесь главное — не занимаемый пост, а жест милосердия.

Он кивнул.

—Да, понимаю. Это разумно.

—Потому, — продолжил я, — директора пусть оста­ются, а отпустить стоит кого-то из мелких... Лучше все­го женщину, у франков, как вы знаете, они обязательно присутствуют везде, хотя толку никакого, а вреда ой-ой-ой...

Он сказал с презрением:

—Чем больше франки ставят женщин на важные посты, тем поражения у них сокрушительнее!

—Точно, — согласился я. — У женщины мозг на треть меньше, чем у человека, вы не знали?.. Что они могут, кроме как стирать и гладить?.. Среди изобре­тателей ни одна женщина замечена не была! Потому женщину стоит отпустить не только потому, что они — создания глупые, сварливые и наглые, но еще и потому, что чем больше женщин в стане противни­ка, тем ниже его боевой дух. И вообще... от женщин один вред, если, конечно, не на своем месте у порога на тряпочке.

Он захохотал, очень довольный, но, отсмеявшись, сказал благодушно:

—В исламе отношение к женщине очень почтитель­ное, нежное и ласковое. Если, конечно, женщина знает свое место.

—Это важно, — согласился я, — но в Европе с этим что-то упустили.

—Я переговорю с полковником Каддаром, — сказал он. — Его боевики охраняют здание, а его личная гвар­дия стережет заложников.

Пока он отсутствовал, я мирно переговаривался с боевиками, оставшимися в комнате. Мгновенное ска­нирование по Интернету позволяет наловить массу фактов в пользу ислама, все это я тут же выкладывал. Все четверо сгрудились возле обладателя планшета, он прыгал по ссылкам и со все возрастающим восторгом читал вслух то, что вообще-то и не скрывалось, но про­сто тонуло в потоке более важных для обывателя ново­стей, типа с кем спит Лола Паркер и от кого ребенок у Пипы Грейс.

Усман вернулся раздраженный и злой. Бросил на меня хмурый взгляд.

— Отказывается? — спросил я с тревогой.

Он кивнул.

— Да. Я уговаривал освободить одних женщин, де­скать, пусть франкам будет хуже, он и тогда уперся.

— И никак не убедить?

Он покачал головой.

— Он из группы шейха Орхан-Оглы. Они ничего не желают слышать. Вы правы, такие с франками никогда не станут договариваться. Они готовы убить всех невер­ных, вместо того чтобы обратить в истинную веру, а их города жаждут сжечь...

Я ощутил бессилие, мелькнула тоскливая мысль, что зря в это ввязался, я хоть и питекантроп на девяносто девять, но все же единственный процент кроманьонца у меня на самой вершине коры головного мозга, должен бы рулить, а он вот только скулит и жалуется.

— Может быть, — предположил я, — мне с ним по­говорить?

Он покачал головой.

— Он вообще пленных не берет.

— Я же не пленный!

— Перебежчиков презирает, — сказал он суховато, я понял, что он и сам их презирает, — и велит расстрели­вать сразу. Он считает, что истинную веру нужно при­нимать добровольно, а не под нажимом.

— Вообще-то верно, — признал я, — но это в идеале. Вон турки в Болгарии насильно заставляли христиан принимать ислам, но уже дети насильно обращенных выросли чистыми мусульманами, а внуки так и вообще другой веры не знали и не хотели. И даже сражались за нее мусульманнее других мусульман. Тогда даже не знаю... Может быть, меня тоже впихнуть к заложникам?

Он посмотрел на меня в изумлении.

— Зачем?

— Поговорю с ними, — ответил я. — Пообщаюсь. А когда вернусь, сообщу, что их видел и нашел в добром здравии.

Он покачал головой.

— Войти можно, но не выйдешь. Там такая охрана...

—Я рискну, — сказал я скромно. Он посмотрел на меня с уважением.

—Ты доблестный воин.

— Я воин ислама, — ответил я скромно. — Но скры­тый. Как сказано в одной суре: странствующий в чужих землях может не исполнять предписанные Кораном ритуалы, ибо слова Пророка носят в душе, а не под мышкой с ковриком.

Он сложил ладони у груди.

— Аллах акбар. Хорошо, я сумею тебя засунуть к за­ложникам. Но больше помочь ничем не могу... если это, конечно, помощь.