Слониха-пациентка - Дэвид Тейлор

молния, нырнул в морскую пучину, скрывшись с наших глаз. Эхолокатор патрульного катера доносил до меня подводный клекот дельфинов — мне представилось, что это приветственный хор…

Мы еще немного покружили вокруг стаи на малой скорости; затем дельфины решили, что они уже всласть поохотились, и дали стрекача. Я долго всматривался в блестящую на солнце водную гладь, среди которой время от времени показывались серые плавники. Где-то среди них наш «маленький Гарибальди»? Наконец стая уплыла так далеко, что вовсе исчезла из виду.

…Если в ближайшие двадцать пять лет (а именно столько вполне сможет прожить Гарибальди, если загрязнение моря не погубит его) вы решите отправиться на каникулы в Каттолика, Римини или Лидо ди Езоло и в прекрасный солнечный день захотите совершить морскую прогулку, присмотритесь к стаям дельфинов. Если увидите плавник с белой буквой G, дайте мне знать. Мне так хочется надеяться, что у него все хорошо.

Глава девятая

Животные тоже бывают телезвездами

Как бы хотел я быть собакой, обезьяной, медведем или кем угодно, а только не одним из тех напрасных существ, что возгордились, мня себя разумными!

Джон Уилмонт, граф Рочестерский.

Сатира против человечества

«Никогда не работай с людьми или животными» — гласит знаменитая театральная максима. За последние пятнадцать лет мне довелось немало поработать и с теми, и с другими на телевидении и в кино, и я пришел к убеждению, что этот совет не лишен толики мудрости.

В первый раз я выступал по телевидению в 1965 году с львенком по кличке Симба[22]. Во младенчестве Симбу так укусил за спину его собственный папаша, что один из зубов проник в позвоночник, вызвав абсцесс кости и частичный паралич. Мы с моей супругой Шелой выходили и выкормили его у себя в доме в Рочдейле. К тому времени, когда он уже смог нормально ходить и был почти готов к возвращению в зоопарк Белль-Вю, он уже вымахал с крупную лабрадорскую собаку. Телекомпания «Йоркшир Телевижн» попросила меня приехать с ним в Лидс для выступлений в вечерней программе «Календарь». Охотно — какие проблемы! Вот только в самый разгар репетиций угодно было случиться конфузу: Симба наложил посреди студии теплую кучу, источавшую струйку ароматного пара.

— Прошу прощения, что так получилось, — сказал я от имени беззаботного виновника события, со спокойной совестью улегшегося у моих ног. — Где тут у вас совок и щетка? Я все уберу.

Тут я увидел, что вокруг кучки собралась группа людей и не сводит с нее глаз, будто она в любой момент готова была взорваться.

— О-о, вы не можете сделать это, — сказал менеджер. — Абсолютно запрещено, милый мой. Иначе все, кто здесь находится, выйдут вон из студии.

Смысл сказанного до меня поначалу не дошел.

— Я прошу извинения, — повторил я, — но вы же знаете, звери есть звери. Скажите мне, где у вас тут щетка и совок, и я все уберу. Откроем окна, впустим свежего воздуха, и запаха как не бывало.

Между тем народу вокруг кучки становилось все больше; все о чем-то тихонько перешептывались и качали головами.

— Милый, проблема тут вовсе не в львенке. Дело в том, что вы не можете убрать за ним.

— Почему?

— Видите ли, вынесение кучи может быть дозволено только членам профсоюза. Вот о том они и спорят.

— Хотите вы сказать, спор о том, кто обладает привилегией очистить студию от львиного помета?

— Точно.

Я подошел к импровизированной профлетучке. Симба остался возле моего кресла, зевая со скуки. И точно, менеджер оказался прав. Профсоюз уборщиков — тряпок половых начальник и метелок командир — не собирался пальцем дотронуться до кучи, но готов был лечь костьми, чтобы не позволить никому другому сделать это. Отдел, расставлявший в студии оборудование, готов был убрать кучку, но требовал за это бешеный гонорар. Директор Бэрри Кокрофт, мой школьный приятель, и рад был бы сделать это, но все остальные пребывали в твердом убеждении, что куча, как нечто не относящееся ни к одному из литературных жанров, была вне компетенции члена национального Союза журналистов.

— Хм… Почту за честь вынести ее, — прервал я, и все молча уставились на меня. Как постороннее лицо, я даже и не фигурировал в византийских политических играх телестудий. Я вернулся и сел в свое кресло.

За многие годы мне не раз приходилось быть свидетелем случаев бесцеремонного поведения членов профсоюза телевизионщиков, которые под надуманными предлогами, а попросту по причине жадности и зловредности требовали у компаний огромные выкупы, а то и просто ставили рогатки благополучию занятых в программах животных. Обычно, правда, даже самые непримиримые профсоюзники следили за тем, чтобы моим животным не было причинено никакого вреда. Это не мешало им, правда, вырубать все электричество в студии, если съемки длились хоть на секунду дольше положенного, и всей гурьбой выходить наружу, требуя прибавки, от которой стали бы дыбом волосы у Креза. Нетрудно догадаться, какой при этом существует риск, скажем, для змей или карликовых гиппопотамов. Правда, как правило, люди проявляют к животным снисхождение: для них можно достать обогреватели, устроить свет, электричество и все положенное. Когда много лет назад служащие зоопарка Белль-Вю присоединились к всеобщей стачке профсоюзов транспортников и разнорабочих, профсоюз сделал исключение для смотрителей, которым позволено было выйти на работу, а во время стачки докеров у меня не было проблем с разгрузкой полдюжины белых носорогов, прибывших из Виндзорского сафари-парка: рабочие пошли мне навстречу. Но бывает, к сожалению, и по-другому: во время стачки рабочих в Канаде пикетчики не пускали служащих дельфинария носить еду дельфинам. Последствием подобной «классовой борьбы» стала гибель нескольких этих бесценных животных.

…Куча мало-помалу остывала, источая прежний аромат. Время текло. Десять минут до эфира, а никто никому не позволял вынести ее из студии.

— Проблема в том, мой милый, — сказал менеджер, — что этот случай, сам знаешь, беспрецедентный. Не предусмотренный никакими правилами и инструкциями. Обычно ведь наши гости не пачкают в студии.

Пять минут до эфира. Оператор и директор сидели как на иголках. И тут меня осенило. Львенок-то формально закреплен за мной, а не за телестудией. Что отсюда вытекает? Да очень просто: все то, что из него высыпается, также мое. Ведь если бы я уронил на пол студии свои часы, я бы попросту нагнулся и поднял их, и никто не сказал бы ни слова. Растолкав по-прежнему спорящих профактивистов, я сложил руки