Вольная русская литература - Юрий Владимирович Мальцев

Стоят церквушки по Руси

И ожидают Бога

(П. Владимиров).

Большинство этих поэтов в поисках новизны и выразительности тянутся к усложненной экстравагантной модернистской форме: бессюжетная, алогичная (при подразумевающейся скрытой логике) смена образов, причудливые ассоциации, эффектные метафоры, часто рождаемые не смысловой близостью, а звуковым звучанием слов («я стеклянный нарыв на ливрее лгуна». – Л. Губанов). Слышатся отзвуки имажинистских приемов и чувствуется сильное влияние Хлебникова.

Ясностью выражения, простотой и смелой прямотой, искренним лиризмом, свежестью образов, лишенных всякой надуманности и искусственности, светлым жизнелюбивым колоритом своих стихов выделяется Аркадий Михайлов.

Из группы «Феникса» выдвинулась Наталия Горбаневская, проделавшая, пожалуй, наиболее сложную эволюцию и сумевшая выработать свой оригинальный и органичный поэтический язык, оставаясь в то же время всегда сама собой.

«Я стихослагатель, печально не умеющий солгать», – справедливо сказала она о себе[168].

А в другом месте еще – очень трогательно:

И в слабом женском горлышке гуляет между строк

вселенной ветерок

(стр. 133).

Печаль и скорбь в ее поэзии смягчены горячим религиозным чувством, которое придает некую мягкость грусти даже в самых скорбных ее стихотворениях, там, где вера не выражена ясно:

В моем родном двадцатом веке,

где мертвых больше, чем гробов,

моя несчастная, навеки

неразделенная любовь

средь этих гойевских картинок

смешна, тревожна и слаба,

как после свиста реактивных

иерихонская труба

(стр. 102).

Горбаневская – активный участник оппозиционного и преследуемого Демократического движения, член Инициативной группы по защите прав человека в СССР, и за эту свою деятельность не раз подвергалась заключению в психиатрическую больницу. Она также один из участников демонстрации на Красной площади против советского вторжения в Чехословакию (25 августа 1968 г.).

Гражданские мотивы звучат и во многих стихах Горбаневской: «В сумасшедшем доме выломай ладони…», «Страстная, насмотрись на демонстрантов…» и т. д. Сознание неизбежности страданий и, быть может, гибели в неравной борьбе с властью придают некоторым стихам колорит трагической обреченности:

Вот и взвидишь ты небо в алмазах,

как посыплются искры из глаз и,

кровавые слезы размазав,

ты качнешься в якутскую грязь

(стр. 93).

Не удалось развиться подававшему надежды поэту, редактору подпольного журнала «Феникс», Юрию Галанскову[169]. Он погиб в концлагере в 1972 году тридцати трех лет от роду. Незадолго до смерти, после пяти лет заключения, он писал из лагеря: «Я болен язвенной болезнью двенадцатиперстной кишки. Из пищи, которую я получаю в заключении, я могу есть только незначительную часть, поэтому изо дня в день я не доедаю. И в то же время условиями строгого режима я фактически лишен какой-либо реальной возможности получать необходимые мне продукты питания от родных и близких. Я недоедаю и недосыпаю уже пять лет. При этом я работаю по 8 часов в сутки… В результате систематического многолетнего недоедания, недосыпания и нервного перенапряжения процесс язвенной болезни осложнился заболеванием печени, кишечника, сердца и т. д. Пять лет меня мучили в заключении – я терпел и молчал. Оставшиеся два года – меня будут убивать…» И его действительно убили: сначала не оказывали медицинской помощи, потом, когда стало уже слишком поздно, оказали ее таким образом, что Галансков скончался после двухнедельной агонии в лагерной больнице в результате непрофессионально сделанной операции.

В поэзии Галанскова чувствуется сильное влияние Маяковского, от Маяковского – ритмика, интонации, образы и сам радикальный, бунтарский дух его стихов.

Люди,

уйдите, не надо…

Бросьте меня утешать.

Все равно среди вашего ада —

мне уже нечем дышать!

…

Вставайте!

Вставайте!

Вставайте!

О, алая кровь бунтарства!

Идите и доломайте

гнилую тюрьму государства!

Но только, в отличие от Маяковского, Галансков, несмотря на всё его бунтарство, надежды возлагает не на социальную революцию, а на духовное обновление человечества, на увлекающую за собой красоту христианской жертвы:

словно грома раскаты

и словно явление миру Христа,

восстала

растоптанная и распятая

Человеческая Красота!

…

Это – я,

законом закованный,

кричу Человеческий Манифест, —

и пусть мне ворон выклевывает

на мраморном теле

крест.

Другой погибший и не успевший развиться до конца талант – Илья Габай. После того как Габай отбыл три года в концлагере за участие в движении за гражданские права и вышел на свободу физически надломленным человеком, его начали вызывать на многочасовые допросы в КГБ, где его понуждали дать показания на друзей, угрожая новым арестом ему и его жене. Не выдержав давления, Габай покончил с собой в октябре 1973 года.

Стихи его исполнены задушевности и тихой грусти:

Как мало смысла, много злобы

На нашу маленькую жизнь!

и скромной простоты:

Зачем мне не людской, не птичий

Язык надрывного величья?

Самоубийством покончил также подававший надежды тридцатилетний ленинградский поэт Леонид Аранзон, писавший красивые лирические стихи и довольно интересную прозу. Уже в начале советской эры Есенин, Маяковский, а затем Цветаева, доказали, что российская атмосфера чересчур тяжела для хрупких нервов поэта.

Определенный интерес представляют импрессионистские стихи Геннадия Айги; анализирующая и рефлексирующая поэзия Германа Плисецкого; острая ироничность Владимира Уфлянда; причудливая цветастость Алексея Бердникова; певучая лиричность Юлии Вишневской; экстравагантные и умные стихи Музы Павловой; эзотерический сюрреализм Михаила Еремина; интеллектуальные стихи Юрия Айхенвальда и Григория Подъяпольского; гражданская поэзия Юрия Иофе; спокойно классические стихи Давида Самойлова; философичные стихи Петра Брандта; «ученая» поэзия скептика и схоласта Анри Волохонского; эзотерическая поэзия Ильи Бокштейна; поэзия быстрорастущего, идущего от поверхностной политичности к самоуглублению, молодого поэта Вадима Делоне; изящные старомодные стихи Александра Тимофеевского; оригинальные стихи Станислава Красовицкого, изысканная, утонченная и изощренная поэзия большого и серьезного поэта Виктора Кривулина; стихи талантливого лирика Олега Охапкина и талантливой поклонницы Ахматовой Елены Шварц; стихи искреннего «самоизливающего», хотя еще и незрелого поэта Бориса Куприянова; экзистенциальная, порой мистическая лирика Александра Баскина; строгие стихи сторонника канонической формы Ростислава Вогак; свежие, очень своеобразные по звуковому строю и острые по содержанию стихи Василия Бетаки, а также стихи П. Вегина, Н. Селихова, Л. Мерцалова, А. Цест, 3. Дубнова, Т. Глушковой, И. Карамова, Н. Браун, Л. Владимировой, А. Ясколка, В. Ковшина, А. Онежской, А. Аронова, Н. Глазкова, В. Хромова, Н. Устиновой, А. Аврусина, В.