Причуды богов - Елена Арсеньева

Комнатка оказалась очаровательной,великолепной, изысканной – но тоже сплошь лиловато-сиреневой, от обоев напотолке и многочисленных драпировок до белья на постели. Юлия этот цвет всегдалюбила – хотя и не носила, уж очень он бледнит! – но сейчас почувствоваласебя запертой в каком-то французском склепе: ведь общеизвестно, что лиловый –цвет траура французских королей. Но тут служанки – две польки, столь женадменные, как и сама графиня, – внесли ванну и кувшины с горячей водою, икогда Юлия увидела, что тело ее приобрело сияюще-розоватый цвет и так исветится теплом, она несколько примирилась с окружающим миром и позволилауложить себя в сиреневую постель, милосердно согретую горячими кирпичами – наанглийский манер.

Покоевы одинаково присели, буркнув что-то напрощание, и удалились, все убрав в комнатке. Юлия попросила не гасить свечей,потому что горячая ванна разогнала сон, и лежала, бездумно глядя в потолок,который становился все светлее и светлее, пока не сообразила, что на него, да ина всю комнату легли яркие лунные лучи.

Юлия поняла, что, даже когда она погаситсвечу, уснуть будет трудновато: луна стояла прямо против окна и пока еще уйдет…Покоевы почему-то не позаботились задернуть портьеры, и Юлии пришлось снеохотою выбраться из теплой постели и босиком бежать к окну. Она не сразунашла шнур от портьер, однако дергала его безуспешно: что-то шелестело, а шторыне сдвигались. Верно, так и придется спать при луне, подумала она с досадою,отвернулась от окна – да так и ахнула, увидев две человеческие фигуры, замершиев темном проеме стенной ниши.

Одним прыжком бросилась за портьеру,спряталась, наконец осмелилась одним глазком выглянуть… и вздохнула соблегчением, поняв, что невзначай, играя шнуром, раздернула шторки, заслонявшиеэту нишу, в которой стояли две статуи – гипсовые, но раскрашенные на манерфигур святых в костеле.

Но это были отнюдь не фигуры святых, и Юлиипришлось не один раз ущипнуть себя, прежде чем она поняла, что глаза ее необманывают.

Это была скульптурная группа, изображающаялюбовников, замерших в соитии. Мужчина стоял, широко расставив ноги и чутьсогнув их в коленях, упершись в них руками, как бы поддерживая ноги женщины,сплетенные за его спиною. Женщина полусидела-полулежала в кресле, запрокинувголову, руки ее цеплялись за бедра любовника, и ясно было, что он – лишь орудиеее удовольствия. И сколь ни была ошеломлена Юлия, она все же не могла незаметить, что статуи выполнены и раскрашены с поразительным тончайшиммастерством, а искаженные страстью черты женщины ей знакомы. Приглядевшись, онавновь ахнула, ибо узнала… Эльжбету Чарторыйскую!

Юная, пылкая, исступленная красавица спламенным ртом, длинными распущенными волосами и безупречной фигурою – неужтоэто ее видела нынче Юлия за ужином заплесневелой и неприглядной, словно бледнаяпоганка?! Что это – воспоминание художника или просто некий образ, скульптурноевоплощение страсти? Неужто в самом деле отыскались люди, которые предавалисьисступленной страсти в то время, как их ваял посторонний наблюдатель? Но каковже должен быть мужчина, пыла коего не смутили, не остудили чужие глаза?!

Она перевела взгляд на лицо мужской статуи ивздрогнула при виде этой жестокой и лукавой красоты. Даже в застывшем гипсежила победительная уверенность молодого самца в своей неотразимости, в своейнеоборимой власти над женским естеством.

С трудом сглотнув – горло совершеннопересохло, – Юлия попятилась, наткнулась на стул, повернулась… И увиделаеще одну нишу. И еще одну статую в ней.

Это был тот же самый мужчина и в той же самойпозе, но один. Впрочем, похотливость его от этого не убавилась, и жезл егомужского достоинства торчал столь же вызывающе. А вот выражение лица… Как-тотак были нарисованы его глаза, что, куда бы Юлия ни встала, он всюду смотрел ейпрямо в глаза – смотрел лукаво и недвусмысленно, даже не призывая, а приказываянемедленно заняться с ним любовью. Колени Юлии затряслись, и она рухнула настул. Но глаза статуи от нее не отрывались и теперь, принуждая приблизиться.

– Нет, нет, чертовщина, пакость! –пролепетала Юлия.

Глаза статуи манили, соблазняли, насмехались:«А ты испытай меня! А ты попробуй моей сласти – вот сама и узнаешь!»

Юлия прижала руки к груди. Ее шелковая –сиреневая! – ночная рубашка, очевидно, сделалась красной, потому что жглаогнем.

Ничего не соображая, чувствуя только, что всягорит, Юлия кинулась к столику у кровати, схватила стеклянный кувшинчик с водойи принялась пить прямо через край, даже не налив в стакан.

Питье оказалось благословенно-холодным, но этобыла не вода: что-то горьковатое, и кисловатое, и сладковатое враз. Запахпоказался на мгновение тинистым, но тут же после этого ощущение прошло, и Юлиядопила все до капли, с восхищением ощущая, как спадает жар, успокаивается сердце.Опасаясь потерять это мгновение власти над собой и вновь предаться опасныммечтаниям, она, вперив глаза в пол, решительно направилась к окну, решительнопотянула шнур, так что вместе со шторками на нишах теперь послушно задернулисьи портьеры, отгородив комнату от пронзительного лунного света. Юлия задуласвечи и легла, отвернувшись от опасных ниш и изо всех сил молясь про себя,отгоняя все прочие образы. Скоро она ощутила, что наплывает милосерднаядремота, и слабо улыбнулась от радости, что сейчас уснет… И она уснула, однако,верно, отрезвляющее действие напитка и молитвы тотчас кончилось, ибо всю ночьЮлия промаялась в безумных, страстных, горячечных видениях. Тот мужчинаоказался живым, вышел из своей ниши и предался неистовым забавам с Юлией и в тоже самое время каким-то образом во второй нише блудодействовал с Эльжбетой.Проснуться, отогнать видения у нее не было сил, пришлось терпеть. А сонпринимал все более немыслимые, чудовищные формы!

Теперь Юлии снилось, что пришли в ееопочивальню цыганки в ярких юбках и платках, трясут голыми грудями, распеваютхриплыми голосами, бьют в ладоши, хохочут, глядя, как молодые цыгане поочередноподходят к постели, где распростерта она… и смех цыганок заглушают стоны заокнами, и крики о помощи, и чей-то голос, который непрестанно звал Юлию поимени, а потом умолк, а звон монист заглушал бряцание оружия. И даже выстрелычудились ей, но куда громче звучали хриплые выкрики цыганок, понуждающие своихсобратьев снова и снова совокупляться с Юлией. А она принимала каждого, потомучто в эти мгновения перед нею вспыхивало измученное ревностью лицо Зигмунда,его страдающие глаза, и Юлия злорадно восклицала:

– Видишь? Видишь? С ним лучше, лучше, чем стобой!..

Но вдруг он опустил веки, отвернулся – ушел, исон исчез – остался один нескончаемый мрак.

* * *

– Юлия! Юлия! Да проснись же, ради Христа!

Голос Ванды. Ох, как громко, громко… какбольно.

– Не бей, не бей… – слабо пробормотала Юлия,со стоном хватаясь за голову. – Замолчи!