Причуды богов - Елена Арсеньева

– И что с ней было потом? – с ужасомпролепетала Юлия.

Ванда бросила на нее хмурый взгляд:

– Бедняжка и прежде была слаба разумом, а тути вовсе тронулась. Конечно, пан Шимон не велел Ржевусскому более появляться вТеатре, пригрозил, что пожалуется его истинному владельцу. Да пану Вацлаву чтоза беда, коли с этим владельцем они были приятелями? Тот и сам тоже… жесток,бессердечен! Франку, бедняжку, из дому не выгнали – на том и спасибо. Оставилигрязную работу делать, нужники чистить. Да ты, верно, и не видела ее: днем онана глаза людям не показывается, похожа на лесную зверюгу, а ведь была какцветочек!

У Ванды дрогнул голос, и Юлия порадовалась,что глаза подруги заволокло слезами, а значит, она не увидит выражения ее лица.Хотя всякая женщина была бы потрясена при такой исповеди, но Юлия услышала всловах Ванды куда больше, чем было сказано… Пан Шимон затрясся при упоминании Сокольского,сказал, что тот над всем здесь властен… Ржевусский не скрывал, что он приятельЗигмунда. А Ванда назвала владельца Театра жестоким, бессердечным… Верно, таковон и есть, Зигмунд Сокольский, внушающий людям ужас своим безразличием к ним,хладнокровием, умением вдребезги разбивать чужие судьбы. И подумать только!Этот человек ее преследует!

Она оглянулась, с нерассуждающим ужасом ожидаяувидеть совсем близко грозного и неумолимого, как ловчий сокол, Зигмунда, новокруг ничего не было, кроме привычной затуманенной равнины, и никого, ниединой живой души, кроме Ванды, которая угрюмо смотрела вдаль невидящимиглазами.

И острое, болезненное любопытство вдругзаставило Юлию спросить:

– Ты знаешь его?

Ванда взглянула исподлобья: коротко,испытующе.

– Кого?

– Ну, этого хозяина… – путаясь в словах,чувствуя, что жестоко покраснела, промямлила Юлия, не понимая, почему глазаВанды сделались вдруг так холодны. – Приятеля Ржевусского…

Разумеется, вопрос оказался глуп: примадоннаЦветочного театра, какой в недавнем прошлом была Ванда, уж наверное, должназнать этого загадочного хозяина, и все-таки Юлия бессознательно вложила в своислова иной оттенок… и так была напряжена ее душа, что уловила этот же оттенок впростом, казалось бы, ответе Ванды: «Мне ли его не знать!» – и отчего-тоотозвалась такой внезапной болью, что Юлия резко отвернулась, скрывая невольныеслезы.

Безотчетно прижав руку к сердцу, онапокачивалась в седле, не видя ничего вокруг, а перед глазами вспыхивали грозныесерые глаза, улыбались твердые губы. Да нет же, почему твердые? Несказаннонежные, дурманящие шепотом: «Милая, ты пришла!» И плечи его видела Юлия –широкие, атласно-гладкие, так что снова и снова хотелось касаться их ладонями…

Щекам стало холодно, и Юлия с изумлениемзаметила, что слезы уже бегут неостановимо. Лучше всего было бы отмолчаться,перетерпеть, избыть минуту горечи, но терпение не относилось к числу еедобродетелей, а потому, старательно глядя вдаль и подняв лицо, чтобы ветерпоскорее высушил слезы, она все же спросила – и сразу пожалела, что не откусиласебе язык:

– А как ты его знала?

Словно и без того все не было ясно! А ну Вандаспросит, зачем ей это, – что ответить? Разыгрывать лютую ненависть ксовратителю и обманщику Зигмунду? Но ведь он не был ни обманщиком, нисовратителем! Чего там, Юлия отлично знает, что попалась в собственную ловушку.Пылкая натура увлекла ее за пределы приличий, а Зигмунд всего лишь стал орудиемсудьбы. И вовсе не Зигмунда ненавидит она, а себя, не от него бежит, а от себя!

Эта простая истина подействовала на нее какудар в лоб. Какой же туман одурманил ее разум, что она бежала от человека,которого желала и желает всем существом своим! Так же, как он ее, надополагать, ежели разослал гонцов на ее поиски, того же Ржевусского!

Черно-белая с золотисто-зеленым отливом сорокавспорхнула с березовой ветки, сделала круг над Юлией и на миг оказалась совсемрядом, так что черные бусинки глаз заглянули в заплаканные глаза беглянки. «Вашмилый думает о вас! – вспомнились слова гадалки там, на почтовой станции. –Ваш милый думает о вас!» При этой мысли точно бы свежий ветер изгнал давнююобиду из сердца Юлии. Но ведь это Зигмунд послал Аскеназу, чтобы тот привел еев Театр! – возразил голос привычной неприязни. А голос надежды на счастьезапальчиво возразил: да нет же, нет, Аскеназа сам сказал, что Зигмунд велел емудать Юлии приют, не более того… но поскольку каждый понимает вещи согласносвоей испорченности, вот старый сводник и приютил Юлию так, как понимал и умел!Не зря же он перепугался до смерти, когда понял, что перестарался! Он ошибся…Ошибалась и Юлия, но так судил рок, чтобы она приняла за ненависть совершенноиное чувство.

Привстав на стременах, она огляделась,вздохнув полной грудью, и стылый сырой воздух подействовал на нее, как вино.Хмельными от счастья глазами смотрела она на затканную туманом равнину. Падькурилась белыми клубами, тонкие стволы берез, белые, влажные, измученныесыростью, вздымали к небу дрожащие ветки. Высокие ели были нарядно-зелены, илиственницы, самые прелестные и загадочные деревья летом и самые неприглядные,как обглоданные, в зимнюю пору, еще ярче оттеняли своим унылым безобразиемторжествующую красу ельника. А над всем этим низко нависало, почти цепляясь завершины деревьев, мутно-белесое, тяжелое небо, с которого сеялся мелкийдождичек, почти неощутимая морось, слегка серебрившая повлажневшие гривы коней,почерневший бархат платья, небрежно раскинувшегося по седлу…

Не было в том, что видела Юлия, ничегорадостного, ничего, что могло бы вызвать тот неуемный восторг, который рвалсяиз ее горла то ли песнею, то ли смехом, но слезы, навернувшиеся на глаза, былислезами безотчетного, нерассуждающего счастья.

Что Бог дал женщине, кроме любви? Любовьсейчас переполняла сердце Юлии, любовь пела на ее губах, любовь глядела на мирее глазами, любовь…

Юлия, та самая Юлия, которая только чтоумирала от тоски, сделалась вдруг совершенно другим человеком. В ней сочеталисьдве чисто русские черты: лень и буйное воображение; она всегда и всемзанималась страстно, а потому с той же страстью, что уже почти месяц гнала ееконя прочь от Зигмунда, готова была гнать его обратным путем к Варшаве. Но… постранной иронии судьбы, несчастью всегда предшествуют беспечность и радость,ибо сказано в Писании: время разбрасывать камни – и время их собирать… Вернее,принимать их удары. Настало время и Ванде ответить на вопрос, о котором Юлияуже и думать забыла.

– Как знаю, спрашиваешь? Да так! От головы допят – всех их. И пана Вацлава – распутника, и пана Флориана – он быстровспыхивает, да этим дело и кончается, и пана Адама… помнишь такого?

Ничто не шевельнулось в сердце Юлии, онатолько плечами повела:

– Помню, как не помнить, да что мне в нем?Иная жизнь, мой друг, иная боль!