Стеклянные дома - Франческа Рис

далеко, в бесконечной синеве залива Кардиган. Как разорвали бы гладкий, с аметистовыми прожилками, горизонт вулканические языки пламени. Будто что-то из Библии. Вот было бы зрелище.

– А отцу его они в участке все время говорили, что «не имеют права обсуждать обстоятельства дела» и не могут сказать ему, где Эвиона держат. Ты представляешь? Его бедная мама чуть с ума не сошла.

Клайв не говорил, что дело дойдет до ареста. И не рассказал, что Эвиона арестовали, когда звонил на ферму накануне вечером, чтобы убедиться, что Йестин по-прежнему действует по плану. Тот уже недели две обрабатывал Ангарад, создавал почву, собирал «факты». И теперь он подумал с надеждой, что, может, арест Эвиона означает, что теперь Клайв все отменит?

– Ты с ним говорила?

– Очень недолго. Вчера. Он завтра едет в Пенарт, в гости к друзьям. Я их не знаю.

– Он часто уезжает, да?

Она неопределенно повела плечами и поджала губы. Уставилась куда-то вдаль на горизонт и стала рыться в кармане куртки в поисках сигареты.

– У тебя зажигалка есть? – спросила она, сжав сигарету губами. – Я Zippo свою посеяла, балда. Такая классная была зажигалочка.

Йестин протянул ей свою и снова сосредоточился на двух белых парусах, покачивавшихся на линии горизонта. Похоже было на детский рисунок моря, и при взгляде на эту невинную картину ему стало не по себе. Он откинулся на капот машины. Почувствовал, как горячий металл греет спину. Небо над головой было неприлично синим.

* * *

На следующий вечер он как раз собирался уходить, когда мать окликнула его из кухни.

– Тебя к телефону. Вроде кто-то из друзей.

Она сунула ему трубку. Йестин подождал, пока она выйдет, и только тогда начал разговор.

– Это я, – сказал Клайв.

– Я так и думал, – произнес он со вздохом. – Чего вам?

– Тебя вежливости, что ли, не учили?

Йестин проигнорировал замечание и продолжал нервно теребить телефонный провод.

– Ну?

– С девчонкой все отменяется.

Йестин выдохнул. Почувствовал невероятную легкость. В плечах что-то отпустило, расслабилось, и стиснутая челюсть разжалась впервые за долгие месяцы. Не давая себе отчета, он рассмеялся.

– Отменяется?

По рукам и ногам дурманом разлилось облегчение. Он закрыл глаза.

Услышал, как на том конце провода Клайв зажег сигарету. Услышал шипение первой затяжки. Раньше он никогда не видел, чтобы тот курил, но сегодня вечер пятницы.

– К сожалению, мы больше не можем пользоваться твоими услугами. Когда допрашивали подозреваемого, по некоторым его словам было… В общем, скорее всего, он что-то подозревает.

Йестин опустился на табурет рядом с телефоном. Сжал переносицу большим и указательным пальцами. Скачок из одной эмоциональной крайности в другую оказался таким резким, что у него закружилась голова. Показалось, что сейчас его стошнит.

Клайв на том конце прервался, чтобы сделать еще одну затяжку.

– Так что, если коротко, мы тебя отпускаем, чувак. Мои поздравления. Отлично поработал.

Йестин ухватился за край табурета. Комната кружилась, и он испугался, что сейчас соскользнет на пол. Впечатление было такое, будто трубка в руках сама по себе потеет.

– Они знают, что это был я? – прошептал он.

– Говори громче! Связь херовая.

Он попытался повторить собственную фразу, но слова выходили только в виде бессмысленного сипения. Голос рассыпался в труху.

– Короче, ты не переживай, я уверен, что они толком ничего не знают. Ты вне подозрений. Но просто, знаешь, держи ухо востро. А, и вот еще: мистер Томас, благодарим вас за оказанную услугу. Если бы не предоставленная вами информация, нам бы никогда не подступиться к Эвиону Уильямсу, – и я уверен, что до девчонки мы тоже скоро доберемся. Так что спасибо, что хотя бы попытались.

– Я не хотел пытаться, – проговорил Йестин. Трубка отозвалась гудками.

2017

Поэтесса жила в старом каменном доме недалеко от Бедгелерта. Олуэн в этих местах уже бывала – давно, с Гетом, – и опять почувствовала на себе гипнотическое действие ностальгии: в голове загудело, как у пьяной. Вначале нужно было идти через вересковую пустошь, где дорога ослепительно чернела в лучах солнца и складывалось впечатление, будто отсюда рукой подать до горизонта. Земля здесь была плоской и открытой всем ветрам: длинная перистая трава, из-за частых туманов ржавая; тотемные телеграфные столбы, выбеленные солнцем; колоссальные башни новых ветряных турбин, что зловеще вырастали то тут, то там и размахивали лопастями с низким потусторонним гулом.

Поэтесса недавно вышла на пенсию, а до этого преподавала историю в Бангорском университете. Стихи она писала и на валлийском, и на английском. Олуэн вышла на нее в процессе поисков, и, прежде чем договориться о личной встрече, они обменялись несколькими электронными письмами. Из всех политических активистов, с которыми Олуэн пыталась связаться, откликнулась лишь она одна. Олуэн не представляла себе, что задача окажется настолько трудной. Валлийцы всегда представлялись ей страстными рассказчиками, приверженцами древней традиции сторителлинга, которая проявлялась тут буквально в каждом – от великих поэтов до веселых городских сплетников. И все же на ее электронные письма не отвечали. Казалось, даже Гетин, по просьбе и поручению своего дяди, закрылся.

У маленькой речушки примостились еще три дома – все выстроенные из одного и того же серого камня, и у всех – одинаковые крыши из темного шифера. Олуэн припарковалась у воды, за старинным «Дефендером» с наклейкой ЗаУэльс на запасном колесе. Она вышла из машины и сразу услышала шум реки, а еще здесь оказалось прохладнее, чем было в долине Клуйд, когда она выезжала сегодня утром. Отыскала дом, который назывался Тидин-Ллан и был наполовину укрыт пышным кустом гортензии. Толкнула калитку, и, едва она это сделала, как утреннюю тишину разорвал яростный собачий лай. Голос, предположительно принадлежащий поэтессе, прикрикнул: «Тануэн! Цыц!» – и собака тут же успокоилась и притихла, будто ее и не было. Поэтесса, возникшая в открытой верхней половине двери, выглядела точь-в-точь как Олуэн себе и представляла. Густые седые волосы, для удобства собранные на затылке, флисовая кофта на молнии и по несколько крошечных серебряных колечек в каждом ухе, на одном из колечек – египетский крест, еще на одном – капелька янтаря.

– Ангарад? – спросила Олуэн.

– Bore da[65], – произнесла хозяйка теплым и певучим голосом. – Может быть, вы сразу пройдете за дом – в сад?

Олуэн начала было гадать, нет ли какого-то особого значения в этой наполовину закрытой двери и в просьбе пройти прямиком в сад. Но ведь Ангарад сама ее сюда пригласила. И погода замечательная. Предложение выпить чашку чая в саду было, конечно же, совершенно безобидным, и если под ним что и подразумевалось, то лишь желание насладиться солнечным днем. За домом обнаружился небольшой деревянный стол с двумя скамейками, Олуэн села и стала ждать, пока Ангарад вынесет чай. Сад был наполнен шумом воды, бегущей по камням, – звук такой мирный и убаюкивающий, что