Стеклянные дома - Франческа Рис

– Ну что, гранд-тур по дому хочешь? – спросила она, чтобы немного разрядить атмосферу.

– Давай, – голос его прозвучал хрипло. – Почему бы и нет?

Он шел за ней по комнатам, внимательно осматривался. Приговаривал:

– Ага, выглядит круто. Очень хорошо. Супер. Классно получилось.

Они шли по коридору в направлении спальни Олуэн, и она сказала:

– Ну ведь скажи, здорово увидеть дом наконец-то с мебелью и всем таким, правда?

Он нахмурился, и она не очень поняла почему, но ей вспомнилось, как они увиделись впервые после расставания, тогда, в юности. Встретились случайно на вечеринке в лесу недалеко от Конуи. Гет тогда замутил с ее лучшей подружкой, и Олуэн была абсолютно раздавлена этой новостью, но до сих пор помнила, какой ощутила триумф отмщения, когда соврала Гету и небрежно даровала им свое благословение, и как это ранило Гета: она успела это заметить прежде, чем он сумел взять себя в руки. Ее мать на следующий день сказала: «Гетин – ранимый мальчик. Он не умеет выразить того, что у него на душе, но он крайне чувствительная натура». Вот и теперь Гет тоже взял себя в руки. Улыбнулся и сказал:

– Ага. Давно пора.

Олуэн указала на дверь ванной по другую сторону коридора.

– Душ там. Мы установили душ, – добавила она, будто извиняясь.

– А от розовой ванны избавились?

– Ты что?! Это ведь почти как экспонат из «Барбикана»[71] – ни в коем случае! Полотенца на полке. Можешь пойти первым. Думаю, разберешься.

Теперь они оба были чистыми, низкое солнце за окном висело ярким фоном для синих силуэтов деревьев, небо над озером накачивалось сумеречной прозрачностью, вода была словно гладкое олово. Играла «(Don't Fear) The Reaper»[72], и Олуэн готовила мидии – которые Гет еще никогда не ел и на которые смотрел с недоверием. Он немного расслабился, да они оба расслабились, и она убеждала себя, что это – хорошо. Это – дружба. На его месте могла бы быть Миранда, или Тони, или Аша. Даже тот факт, что ее к нему влекло, можно было не принимать во внимание. Ее часто влекло к людям. Она – живой человек.

Гет провел указательным пальцем по тачпаду ее ноутбука.

– Что это – самодельная подборка софт-рока?

– Специально для тебя, детка.

Гет прищурившись посмотрел на экран.

– А неплохой набор, некоторые просто огонь. – Он допил вторую Stella.

– В холодильнике есть еще.

– За рулем.

– И что? Давай решать проблемы по мере поступления.

Они ели на веранде. К тому моменту, как linguine alle cozze[73] были готовы, настал час, который фотографы называют синим: все вокруг переливалось разными цветами. Показались летучие мыши. Они. Они напились. Они дружили. Они здорово умели дружить. Они были из тех друзей, которые нет-нет да и перекинутся случайно сорвавшимся наэлектризованным словом; нет-нет да и уловят в сказанном дополнительный смысл, обменяются долгим неблагоразумным взглядом, и воздух между ними затрещит и сделается сладостно плотен, и она почувствует, как напряглось и насторожилось тело, – пока одному из них не хватит сознательности отвести глаза, – но даже после этого еще секунду-другую сохранится в теле боевая готовность, а в глазах – отпечаток его взгляда, но они – дружили. И после ужина, после того как были отставлены в сторону глубокие тарелки и большая кастрюля Le Creuset (кастрюля еще ее бабушки, сама Олуэн никогда не была достаточно практичной, чтобы купить себе новую) наполнилась пустыми ракушками, липкими от вязких остатков чили, чеснока, петрушки и мутного вина, Гет свернул самокрутку, а она достала блок из двадцати пачек Camel, и они закурили, притихнув и наслаждаясь мягким шипением сигарет и тем, как вспыхивает серебром в лунном свете дым. Вдруг – шорох, и что-то хрустнуло в лесу. Какое-то движение преобразовалось в звук.

– А, – сказал Гет. – Опять Йестин.

Олуэн села выпрямившись.

– Йестин?

Он выдохнул тонкую лиловую струйку и прищурился, как актер из вестерна.

– Ты не помнишь? Йестин? Тогда – на Рождество?

– А, – она выдохнула с облегчением, сообразив, что он шутит. – Ну да. Тогда.

Он затушил окурок о пивную крышечку.

– Когда – тогда?

– Знаешь, я думаю, это та самая лиса. Ты ее когда-нибудь видел?

– Прикольно, что ты говоришь «та самая лиса», как будто она тут только одна. Их тут, может, стая. Целая семейка маленьких пушистых садистов.

– Мне ужасно хочется ее увидеть. Хочу ее снять для фильма. Я даже думала купить себе такую, знаешь, инфракрасную камеру, как в «Сельских делах», но постеснялась. Ну и вообще, в этом есть что-то нездоровое, да? Как будто у меня тут система видеонаблюдения.

– Ну, без этой штуковины тебе ее ни за что не увидеть. Это тебе не Лондон. За городом диких животных теперь не встретишь. Разве что в расплющенном виде на обочине. Хочешь, я ее для тебя собью?

– Гетин!

Он снисходительно улыбнулся:

– Да я шучу, а ты что, поверила, cariad? Считаешь меня окончательным дикарем? Ведь этих ублюдков даже есть нельзя.

Олуэн поморщилась и, переведя дух, сказала:

– Ты всегда произносишь «Лондон» так, как будто это что-то нелепое.

– В смысле?

– Ну, с той же интонацией, с какой в редакции Daily Mail наверняка произносят слово «политкорректный».

Гет пожал плечами.

– А ты считаешь, что я способен для смеха убить животное.

– Нет. Ты это сам придумал.

– Так что ты имела в виду под «тогда»?

– Гет, ты же сам знаешь, что я имела в виду.

Он ничего не ответил и спустя минуту, которая по ощущениям длилась дольше, чем на самом деле, отодвинул стул и начал убирать со стола.

Он вытряхивал ракушки из-под мидий в мусорное ведро на кухне. На контрасте с лунным сиянием на веранде здесь все казалось неестественно ярким и четким. Теплый, желтый свет ламп был почти невыносим.

– Может, я их сразу вынесу? Они же, наверное, протухнут.

– Я сама вынесу. Перестань наводить порядок.

– Нет, я должен помочь. Я вообще ни хрена не сделал. Кстати, паста была просто супер. Спасибо. – Он поставил кастрюлю обратно на одну из конфорок. Повернулся к плите спиной, привалился к ней и убрал волосы со лба тыльной стороной ладони. – Хотел попросить у тебя прощения, знаешь. Ну, по поводу того. Того, как тогда получилось.

– Гет…

– Нет, серьезно. Я повел себя как мудак. Просто… – Он посмотрел мимо нее в открытое окно над мойкой. – Просто не смог, понимаешь?

– Слушай, столько лет прошло. Я уже и забыла, – соврала она.

– А я не забыл.

Пока они были на веранде, музыкальная подборка, всеми забытая, продолжала играть сама по себе. Теперь началась новая песня: печальный синтезатор, стук перекрестной палочки по ободу малого барабана, гитарный рифф, который всегда напоминал ей звук поезда, а точнее товарняка, который мчится вперед по бескрайнему американскому простору, под бескрайним американским небом.

– Знаешь, я всегда слушал эту вещь по дороге