Стеклянные дома - Франческа Рис

валлийский. Cer adre – это, конечно же, «Убирайся домой». Так что вся надпись целиком означает: «Чарльз, убирайся домой».

Слова хлестнули Олуэн будто звонкая пощечина. Она сглотнула.

– Убирайся домой?

– 'Ynde, именно так.

* * *

В Ти Гвидр Олуэн вернулась только к вечеру. Она вела машину и размышляла; доехала до самого Блайная, где пейзаж казался инопланетным из-за грандиозных грубых шрамов, оставленных сланцевым промыслом: нутро земли вывернули наружу – да так и оставили. Потом двинулась на запад в сторону побережья и покатила по А497 в направлении Лланбедрога, в честь стихотворения Ангарад. Никакой особой цели у ее поездки не было – просто хотелось куда-нибудь ехать. Cer adre. Пивные бутылки на веранде. Гетин выбирается из озера, потягивается, капли воды на коже остывают на ветру. Cer adre. Не может быть, чтобы это написал Гетин. Она ведь знает Гетина. Раньше знала Гетина. Олуэн вела и вела машину, потому что не хотела ехать домой, потому что с домом было что-то не так. Она вела и вела машину, а когда взглянула себе на руки, увидела, что костяшки пальцев побелели от того, как сильно она вцепилась в руль, каждая костяшка – выражение ее напряженности и тревоги.

Cer adre.

К возвращению в Ти Гвидр Олуэн удалось убедить себя в том, что на такое вообще никто не способен. Она сказала вслух, сама себе:

– Никому нет такого уж дела до тебя. – Искусственно рассмеялась: – Это безумие. Ты сошла с ума. Съехала на хрен с катушек.

Она громко захлопнула дверь машины – точь-в-точь как в детстве громко кричала, когда пугалась темноты: чтобы придать себе осязаемости и избавиться от ощущения небезопасности. Звук эхом отозвался в лесу, и она заставила себя вернуть на лицо улыбку и решительно, пружинящей походкой подняться по ступенькам веранды. Она начала присвистывать, чтобы лес услышал и поверил: она весела и энергична. Это – ее дом.

Пепельница на низком столике, которую Олуэн совершенно точно утром вытряхнула, была полна окурков. Она остановилась за метр до нее – как будто та могла спонтанно вспыхнуть. Посмотрела на пепельницу сквозь пальцы, прикрыв ладонью глаза. Cer adre, cer adre, cer adre.

2017

Гет не выходил на связь до середины следующей недели; впрочем, и она тоже не предпринимала попыток с ним пообщаться, но с учетом того, что она замужем, Гета ее молчание едва ли могло сильно удивить. Конечно, он и понятия не имел, что перестал быть для нее лишь воплощением вины в отношении супружеской верности; он не знал, что за несколько дней, пролетевших с тех пор, как он видел ее в последний раз (она стояла босиком у него в гостиной и натягивала несвежую, ставшую неуместно нарядной одежду), мысль о нем приобрела новый, весьма зловещий оттенок. Впрочем, Олуэн успела подуспокоиться с тех пор, как вернулась домой из Бедгелерта, с тех пор, как в ярости вытряхнула, уничтожила и зашвырнула в мусорный бак пепельницу – предмет, который был теперь необратимо инфицирован паранойей. Разобравшись с пепельницей, она решительно направилась в кухню с намерением точно так же избавиться и от открытки. Однако, взяв ее в руки и приготовившись разорвать пополам, Олуэн передумала. Она закрыла глаза, выдохнула и повесила открытку обратно, закрепив веселым магнитиком, присланным местным советом, который призывал жителей участвовать в AILGYLCHU, или ПЕРЕРАБОТКЕ, – смотря на каком языке вы предпочитаете говорить. Олуэн открыла дверцу холодильника, достала банку пива и повелела самой себе (опять вслух, чтобы убедиться в собственном существовании) дышать. Выйдя на веранду, она выкурила сигарету и наконец, когда нервы вполне улеглись, позвонила Миранде, которая тут же подтвердила, что Олуэн «реально съехала с катушек».

– Хорошая пепельница была?

– Просто раковина, я ее нашла на пляже. Разве сейчас у людей вообще бывают пепельницы?

– Раковина? Господи, как же ты ее смогла разбить-то?

– С использованием тупого инструмента.

– Слушай, ну ты совсем.

– Я в курсе.

Миранда помолчала.

– А тебе не кажется, что ты там немного, как бы… чересчур отрезана от мира? Джек без отдыха трудился – и во что он превратился?

– Да у меня бывает отдых. Отдохнула вот уже. Видишь, что получается, когда я, блин, начинаю отдыхать. Черт, Миранда. Меня прямо тошнит. А что, если это правда он?

Миранда ничего не сказала.

– Я здесь постоянно чувствую, что все меня осуждают, – сказала Олуэн.

– Слушай, я вот что думаю: если ты не сходишь с ума – ну, если все это происходит на самом деле, – может, тебе сейчас лучше не оставаться там одной?

Тревога Миранды и похоронная мрачность ее голоса произвели на Олуэн прямо противоположный эффект.

– Миранда, ну, в конце концов, если это Гет, то я по крайней мере точно знаю, что он мне ничего не сделает.

Миранда произвела звук, который как будто состоял из нескольких согласных и давал понять, что Олуэн ее не убедила.

– Да я же знаю Гетина, – настаивала Олуэн. – Он хороший парень. Это просто у меня с головой беда. Знаешь, что все это такое? Это чувство вины по поводу того, что на днях произошло, и оно проявляется в виде паранойи, чтобы я могла почувствовать себя жертвой и очиститься ото всех грехов.

– Олуэн, я знаю, что ты упрямая стерва, но, если все это правда, пожалуйста, не подвергай себя опасности из одного только упрямства, иначе я своими руками наберу номер, позвоню в полицию и заявлю на этого ублюдка.

– В полицию! – воскликнула Олуэн, вспомнив про Ангарад. – Полиция здесь просто ужасная.

– О Господи. Подружка, сейчас не время корябать маркером на двери в туалетной кабинке, что все копы – мудаки. Пожалуйста, будь цела и невредима, ладно?

– Я всегда цела и невредима, – сказала Олуэн.

Она явственно представила себе, как лицо Гетина публикуют в интернете или, того хуже, полицейские являются к нему на порог, – вот только в ее воображении это был старый порог квартиры его матери в муниципальном жилье, из-за чего смотреть на это было еще больнее.

– И я тебя прошу, ради Бога, – добавила Миранда, – расскажи про это Джеймсу! Ясное дело, не про ночь любовной страсти, но про открытку, пивные бутылки, про всю эту стремную жуть. В конце концов, это ведь и его дом тоже.

Олуэн приняла решение не только больше ничего не рассказывать Миранде, но еще и сочинить что-нибудь – придумать какое-то благополучное и безмятежное разрешение ситуации, чтобы пустить подругу по ложному следу. В ту ночь она заперла замок на два оборота и задвинула засов и того первобытного ужаса больше не испытывала.

Когда наконец пришло сообщение, в нем не было вообще никаких литературных излишеств, – почти телеграмма.

В пятницу работаю у Данни, похоже, будет солнечно. Ты там?

Олуэн попалась на крючок