Сегодня и вчера, позавчера и послезавтра - Владимир Новодворский

– Нина, опять ты в себя ушла. Давай, пока я убираю со стола, застели кровати. Правда, они такие узкие, что не представляю, как вы спите на них вдвоем. – Мама взглянула на меня, и по губам у нее пробежали лучики хитрости.

– Мы решили вас положить на кровати, а себе постелить на полу. Так будет удобнее. – Говорю и стараюсь не смотреть ей в глаза.

Желание выйти из-под её опеки, начать собственную жизнь принесло мне лишь новые беды. Чувствую, как она подтрунивает надо мной, как показывает, что я не готова к самостоятельности, а я все рвалась на свободу, и, правда, рвалась. Она всегда меня испытывала, даже в раннем детстве. Помню, собираемся в кино, она спрашивает:

– В туалет хочешь?

А я же уже взрослая, четыре года, зачем меня спрашивать?! Я гордо отвечала.

– Нет!

А потом во время фильма как приспичит.

– Мама, хочу в туалет.

А она так спокойно:

– Нина, я тебя предупреждала. Теперь сама знаешь, что делать. – Отворачивалась и продолжала смотреть кино.

Я, конечно, терпела, сколько могла, но потом вставала, тихо снимала трусики, садилась и писала, закрыв глаза. А когда фильм заканчивался, она вставала и уходила первой – если кто-то с предыдущего ряда удивится лужице у ног, то она к этому не имеет никакого отношения. А я, сгорая от стыда, – я же не умею врать – как вкопанная ждала разоблачения, а поняв, что никто на меня и не смотрит, срывалась с места и убегала.

Кавалеров моих первых тоже первой вычисляла она, я еще даже не знала, что они у меня есть. Так где-то классе в девятом говорит:

– Странный у тебя поклонник. Пасет тебя и парней, которые следят за тобой, меняет, чтобы ты не заметила.

Я тогда не поняла, про что речь.

– Кто кого пасет? Ты о чем, мама?

– Да ты посмотри: у нас на стене у парадной стрелка мелом нарисована, другая к нашей двери на лестницу ведет, а если по ним идти в обратную сторону, то они до твоей школы тянутся.

Я в изумлении уставилась на нее.

– И что всё это значит?

– Они начинают тебя вести от школы. Если идешь к подруге, отмечают на стенах твой маршрут, потом меняются. Сначала хотела Ване сказать, а потом поняла, что это твои кавалеры. Сама проследила за ними – в разведчиков играют. Но то, что у тебя на хвосте постоянно сидят, все о тебе знают, а ты и в ус не дуешь… А всё такая самостоятельная! Ничего тебе не скажи, сама все знаешь.

Тогда я обратила внимание и поняла, что это все проделки одноклассника Калугина. Он как-то решился меня проводить и даже целоваться полез, ну тут, разумеется, сразу схлопотал пощечину – и за свой интерес, и за мою невнимательность.

– Нина, знаю, что тебе угодить трудно, но Юра хороший муж. Хочу чтобы ты знала: выкрутасов твоих не поддержу и, если что, обратно не приму. Если решила, иди до конца. Такая наша бабья доля, и ты не исключение.

Дверь открылась, вошел папа, как всегда спокойный и чуть улыбающийся.

– Юра сказал, что собирается поступать в Академию и вы скоро вернетесь в Ленинград. Я ему предложил опять пожить у нас. Комната большая, всем места хватит.

Сколько мне крови стоило заставить Юру подать заявление! Как сильно мне самой хотелось продолжить учебу или пойти работать! Его-то и с места не сдвинешь, катится по инерции. А теперь это выглядит, будто он сам решил, и так во всем.

Папа расстегнул китель, показался белоснежный воротничок.

– Хвастался, что писали в газете, как его жена победила на ситцевом бале.

У меня даже свело всё внутри. Ситцевый бал! Белый ситец с крохотными букетиками незабудок, нижняя юбка под платье вместо каркаса. На нее ушло семь метров белого ситца и еще одиннадцать на само платье. Разводила крахмал в холодной воде, потом заваривала горячей, потом снова заливала холодной водой. В раствор опускала готовое платье и юбку, давала подсохнуть, гладила почти мокрое, иначе не ляжет, – и всё это в семиметровой комнате! Лежала под кроватью, кроила маникюрными ножницами. Места не было, сантиметра тоже. Украсили платье три полураспустившихся бутона роз разного оттенка на лифе и белый газовый палантин. Юра шел рядом. Всегда себя вел так – «это моё». Не сумел даже поздравить с победой в конкурсе. А эта публикация в газете, мол, вчера состоялся ситцевый бал, победила жена офицера Радзиевского… Это было в день военно-морского флота, и мне подарили часы «Победа». Это была моя маленькая победа, все стояли и аплодировали мне, я чувствовала, как мной любуются. Я, словно Золушка, вдруг оказалась на балу. Всегда нечего одеть и всегда не как все, но сейчас это платье, сделанное под кроватью, словно образец от лучшего кутюрье, и я будто кинозвезда в лучах прожекторов… И вдруг «победила жена», даже без имени, жена офицера, а ведь победила женщина, которая всё сама, всегда всё сама и за всех в ответе – и за Веру, и за папу, и теперь за Юру.

Легли спать, Юра придавил меня к матрасу своей тяжеленной ногой и начал демонстрировать, что готов к выполнению супружеского долга.

– Совсем спятил? Родители над головой спят, – шепотом пыталась я его вразумить.

– Да они уже заснули. Мы с ними и в Ленинграде в одной комнате спали, так чего уж теперь…

Он говорил достаточно громко, чтобы разбудить кого угодно.

Действительно есть, что вспомнить, когда один засыпает после оргазма, а вторая с трудом сдерживает слезы от боли и обиды.

– Я тебе говорю, нет.

Но залезает на меня и всем своим телом раздвигает мне ноги, и даже в темноте видно его улыбающееся лицо. Ему кажется, я тоже очень хочу его, просто стесняюсь, и он мне помогает от этого избавиться. Начинается молчаливая борьба. Конечно, силы не равны. Будь у меня папин наган, я бы его убила. А может и нет… Нет надо просто уйти, встать и уйти. Орать нельзя, не хватает только, чтобы мама влезла… Заканчивается, как и в Ленинграде – он негромко храпит у меня за спиной, а у меня все тело завязано в узел и хочется выть.

Третий звонок, начинается второе действия спектакля «Он и Она». Декорации воссоздают интерьер небольшого уютного ресторана, тихо играет музыка. В углу сцены за отдельным столиком – мужчина и женщина. Они сидят напротив друг друга. Черному костюму, белой рубашке и галстуку противопоставлено черное платье, облегающее стройное тело, тонкие бретельки придерживают шелковистую ткань, едва закрывающую небольшую высокую грудь. Официант подходит к столику и зажигает свечу.

– Вы замужем? – спрашивает Он.

– Да, – отвечает Она, и после небольшой паузы спрашивает: – а вы женаты?

– Да, – отвечает Он. – Вы торопитесь?

– Нет, – отвечает Она, – почему вы так решили? По-вашему, я проявляю какую-то озабоченность?

– Нет. – На лице его появляется мягкая улыбка. – Возможно, мне передается беспокойство вашего мужа?