Сегодня и вчера, позавчера и послезавтра - Владимир Новодворский

Колесики «Максима» наконец уперлись не в мою спину, а в землю. Капитан прилег у пулемета красиво, словно всадник, припавший к седлу боевого коня. Тишину разорвал беспрерывный треск выплевываемых пуль, небо раскрасилось пунктирными линиями, то раскидывавшимися веером, то собиравшимися в пучок. В глазах ребят прыгали зайчики отражений, освещая мальчишескую страсть к военным играм.

Резко вскочив, капитан в сопровождении командира роты удалился в наблюдательный пункт. Разговор продолжался недолго. Выйдя из укрытия, он неожиданно подозвал меня.

– Ты, приятель, должен ребят за душу брать. Вести за собой, конечно, непросто, но чертовски увлекательно. Атака пойдет не с запада, а с востока. Всю линию обороны необходимо перешерстить. Времени нет, ребята не спали, одними приказами не обойдешься. Как говорится, сдохни, но держи фасон, секретарь. – Похлопал по плечу и с улыбкой добавил, – Утром заскочу. У тебя все получится. – И как-то почти с эхом разлетелось. – Улыбайся почаще.

Подошел Попадюк, воткнул лопату во растревоженную землю, облокотился на нее, посмотрел на меня и, жалея себя, простонал сквозь зубы:

– Конца, чую, нет, так?

– Так, все так, – спокойно ответил я, словно чья-то уверенность и внутренняя сила вселились в меня.

Вокруг нас собрались ребята и, прежде чем прозвучала команда на построение, все уже знали, что всё сначала: что ночь впереди короткая и тяжелая, траншеи глубокие и длинные. Звезды яркие и далекие, девушки нежные и странные, дороги, извилистые и грязные, заканчиваются у порога домов светлых и теплых, своих и чужих, где ждут и верят, что мы или такие, как мы, вернутся, и на щите, с миром и добром.

Все от офицера до рядового принялись за работу. «Старики» физически были подготовлены гораздо лучше, их лопаты летали, как крылья мельницы, задавая ритм всем остальным. Вдруг донесся раскатистый смех, разорвавший монотонное шуршание земли после падения на новое место жительства. Двое старослужащих тащили волоком огромный мешок, постоянно менявший форму. Сержант Егоров выпрямился, надел ремень и пилотку, выпрыгнул из окопа.

– Рядовые Смирнов и Семенов, чем занимаетесь? Давно в наряд не ходили?

– Товарищ сержант, мы часового притащили, – спокойно ответил Василий Смирнов, веселый и обстоятельный парень из Пскова. Семенов с трудом сдерживал улыбку.

– Какого часового? – Чувствовалось, что Егоров едва сдерживается. Он одного призыва со «стариками», но старше по званию.

– Да наш это часовой, рядовой Стародуб. Уснул на посту.

– А что он в мешке делает? – почуяв подвох, Егоров стал медленно выпускать пар.

– Мы с Петром по маленькому за кусты пошли. Глядь, наш часовой сидит и, судя по тому, как носом клюёт, мышей давно не ловит. Взяли мешок, в котором ветки таскали, и надели на него. – Петра Семенова переполняли эмоции, улыбка не сходила с его лица. Громким сибирским басом дополнил картину: – Он же, когда в мешке оказался, начал кричать, что свой он, мол, свой. – Петр тряхнул мешок. – Повтори часовой, что кричал.

Мешок не отзывался. Петр еще раз резко тряхнул его.

– Будешь молчать или врать, пеняй на себя.

Из мешка послышались робкие звуки.

– Громче давай! Орал-то, как резаный.

На этот раз отчетливо прозвучало:

– Сокол, я сокол.

Сначала пробежал смех. Но все узнали отзыв на пароль, и стало как-то не по себе.

– Снимите мешок, – скомандовал Егоров.

Появился Стародуб, помятый и нахохленный. Пряча глаза, он медленно выпрямился.

– Я не хотел, у меня случайно вылетело, простите меня.

По лицу его поползли слезы. Он их размазывал испачканными глиной руками.

– Уснул на посту и пароль выдал. Нас всех можно было перестрелять, как уток. Следуйте за мной. – Егоров направился в расположение командира роты.

Все молчали. Граница между учениями и войной вдруг показалось ощутимо близкой, так же, как между товарищем и предателем.

Влажный воздух огромным облаком спустился на землю, запутался в кронах деревьев и замер в ожидании. Грязные лужи расползаются под ногами, обнажая скелеты листьев, прошедших путь от радости до разочарования, от рождения до гибели. Они дышали, пили, трепетали от дуновения ветра, с трудом удерживаясь на родительском дереве, мечтали, подобно птицам, парить в небе, познать свободу, о которой остроклювые пели и ворковали, перепрыгивая с ветки на ветку. И я почувствовал себя этим листочком, для которого плата за несколько мгновений свободного полета – жизнь. Оторвался от корней, закружился, все, что видел раньше, представилось стремительно изменяющимся, необыкновенным, завораживающим каждую зеленую клеточку, и – вдруг падение в холодную и вязкую лужу. Как не силься взлететь, поймав волну ветра, падаешь обратно на землю. Жизненные силы медленно покидают тебя, и это после единственной попытки распорядиться собственной жизнью.

Более благоразумные братья и сестры закончат свой путь так же, только не испытав пьянящей радости полета. Но им еще долго встречать рассветы и провожать закаты, нежно касаясь друг друга, греться и обжигаться солнцем, купаться под дождем, поддаваться соблазну и пугаться безумства ветра, терпеть укусы и отрывание кусочков тела. Ни убежать, ни улететь – только принимать и отдавать, чтобы однажды стать прекрасно-багряным и упасть, и уже не знать, что будет потом, после жизни. А я упал зеленым, живым и знаю, что после жизни тоже жизнь. Она другая в этой луже, но мне ведомо недоступное им, и если есть жизнь после их жизни, значит, и после моей тоже есть, и после всех прочих тоже – и тогда мне не так страшно и одиноко, потому что и здесь можно найти радость, наблюдая снизу за тем, чего не видно сверху. Главное, не сожалеть о том, что моё прошлое не повторится, но ведь прошлое не вернётся ни к кому. Поэтому можно радоваться тому, что я есть и мне интересно то, что вокруг меня, и становится интересно то, что происходит внутри. Если я учусь радоваться происходящему со мной сейчас, значит, снова расту, но теперь внутри. И даже понимание краткости отпущенного срока перетекает в новое знание – это только нынешней жизни осталось недолго, а по-другому предстоит жить снова и снова. Важно не забыть, сразу, как родишься, начать радоваться подарку – жизни. Ничего лучше в мире нет и не будет, пока мы здесь. Ведь мы и есть жизнь.

Потекли студенческие будни – лекции, семинары, лабораторные. Учеба представлялась лишь паузой между встречами, вечеринками, поездками. Сессии ненадолго ломали расписание жизни, требуя поглощения тысяч страниц в короткий промежуток времени. Переполненные ведра знаний успешно выливались после сдачи экзаменов.

Ритмы современной музыки, прорывавшиеся из-за железного занавеса, будили стремление к самовыражению, поиску новых форм во всем. Однажды по дороге в институт, спускаясь по эскалатору, услышал характерный грохот сапог. За спиной вырос военный патруль, заинтересовавшийся моей персоной.