Беспокойное лето 1927 - Билл Брайсон

Обретя семейную поддержку, Кулидж начал постепенно взбираться по политической лестнице. Сначала он стал мэром Нортхемптона, затем членом законодательного собрания Массачусетса, потом – вице-губернатором, а под конец, в 1918 году, и самим губернатором штата. На всех должностях он зарекомендовал себя с самой положительной стороны благодаря усердию, бережливости и скромности. Жителям Новой Англии нравились такие качества в политике. О его умении довольствоваться малым в личной жизни ходили легенды. В 1906 году он вместе с Грейс переехал в скромный съемный дом на две семьи на Массасойт-стрит в Нортхемптоне, и оставался там до конца своей жизни.

В 1919 году в Бостоне прошла известная забастовка полицейских. Местные сотрудники службы правопорядка получали едва ли не по 20 долларов в неделю, и им еще самим нужно было покупать себе форму. Их положение было действительно незавидным, но их забастовка буквально передала Бостон в руки преступников, что широкой общественности, разумеется, вовсе не понравилось. Двое суток по улицам расхаживали бандиты, нападали на беззащитных граждан и грабили их. Для воров, хулиганов и громил эти дни стали настоящим праздником. Когда попытки властей навести порядок провалились, в дело вмешался губернатор Кулидж. На этот раз он проявил несвойственную для себя строгость, вызвал государственную охрану штата, уволил всех забастовщиков и нанял новых полицейских. «Никто и никогда не имеет права бастовать, когда на кон поставлена общественная безопасность», – заявил он; насколько известно, это было единственное его громкое обращение к публике. Благодаря этим действиям он стал известным по всей стране, и в следующем году кандидат в президенты Гардинг включил его в свой список в качестве вице-президента.

Но надо сказать, что в роли вице-президента он ни на кого, даже в администрации, не производил особого впечатления. Теодор Рузвельт-младший, в то время помощник министра ВМФ, рассказывал, что много раз посещал совещания кабинета вместе с Кулиджем, но не мог припомнить, чтобы тот что-то сказал хотя бы раз.

Когда после смерти Гардинга в августе 1923 года американский народ вдруг обнаружил, что обязанности президента стал выполнять какой-то непонятный Кулидж, многих это встревожило. Некоторые даже разволновались не на шутку. Освальд Гаррисон Виллард, редактор журнала «Нэйшн», писал: «Сомневаюсь, что этот пост когда-либо доставался человеку настолько холодному, настолько ограниченному, настолько реакционному, настолько не вдохновляющему и настолько непросвещенному, и менее всех что-то сделавшему, чтобы его заслужить – то есть такому, как Калвин Кулидж». Но вскоре общественное мнение стало склоняться на сторону Кулиджа, иногда даже вопреки ему самому. Народу понравились его небольшие чудачества, и о них даже ходили добродушные шутки. Самой яркой чертой его характера была немногословность. Широко известна история (хотя и неподтвержденная) о том, как одна из женщин, сидевших рядом с ним на званом обеде, сказала ему:

– Мистер президент, моя подруга поспорила со мной, что мне не удастся вытянуть из вас и трех слов за весь вечер.

– Вы проиграли, – якобы ответил президент.

Достоверно известно, впрочем, что однажды президент со своей супругой просидели на стадионе, наблюдая за игрой вашингтонской бейсбольной команды «Сенаторс» с самого начала до конца матча, и за все это время Кулидж только однажды обратился к жене с вопросом о том, который час. Она ответила: «Четыре часа, двадцать четыре минуты», и на этом их разговор закончился. Во время еще одного официального обеда к нему обратилась некая женщина, пожелавшая разговорить его, и спросила, не устал ли он присутствовать на многочисленных обедах. Кулидж пожал плечами, ответил: «Ну, мне все равно надо же где-то есть» и снова переключился на еду. Неудивительно, что его прозвали «Молчаливым Кэлом».

Но в некоторых обстоятельствах Кулидж мог становиться и более общительным – «почти болтливым», как писал один из его биографов. Дважды в неделю он проводил пресс-конференцию, на которой свободно беседовал с журналистами, порой даже очень оживленно, хотя все его комментарии не записывались, а вопросы должны были подаваться заранее личному секретарю с необычным именем К. Баском Слемп.

В частной жизни его чудачества были даже еще более странными. Например, во время завтрака ему нравилось, чтобы слуга растирал ему голову вазелином. Еще он отличался мнительностью и был закоренелым ипохондриком. Часто он бросал все дела, чтобы проверить пульс. Врач Белого дома ежедневно проверял его самочувствие. Те, кто работали с Кулиджем, привыкли, что он часто впадает в состояние «чистейшего упрямства», как выражался его многострадальный помощник Уилсон Браун. В этом состоянии он обладал способностью превращать жизнь людей в ад и едва ли не находил в этом удовольствие. Однажды во время поездки во Флориду государственный секретарь Фрэнк Б. Келлог просил Брауна выяснить, в чем нужно выйти на парад, который должен был состояться на Палм-Бич вечером того же дня. Сам Келлог боялся спрашивать Кулиджа, потому что слишком хорошо знал нрав президента. Браун отправился выполнять просьбу, о чем позже написал в своих воспоминаниях:

«Миссис Кулидж я застал за вязанием, а президент скрывался за газетой. Когда я передал ему вопрос Келлога о том, должны ли члены делегации выехать в город во фраках и цилиндрах или же в соломенных шляпах и летних костюмах, он ответил, не отрывая взгляда от газеты: «Пусть сам решает». «Калвин, – обратилась к нему миссис Кулидж, – так с государственными секретарями не разговаривают». Мистер Кулидж нехотя отложил газету, посмотрел на меня и сказал: «А вы как думаете, в чем я должен выехать?» Я посоветовал ему облачиться в летний костюм и надеть соломенную шляпу. «Ну тогда скажите Келлогу, чтобы надел цилиндр», – отрезал Кулидж».

Никому другому не удавалось так мало делать на посту президента. Калвин Кулидж не занимался ровным счетом ничем, помимо своих самых необходимых обязанностей. В остальном он предавался «мрачному, целеустремленному, активному бездействию», как выразился журналист Уолтер Липманн. Он даже отказался открывать Национальную неделю образования в 1927 году на том основании, что ее не обязательно открывать президенту. В недавнее время было высказано мнение, что президент на самом деле был более благоразумным и энергичным, чем принято считать. Возможно, так и было. Во всяком случае, годы его президентства пришлись на расцвет экономики, и он не мешал ей процветать.

Сознательное отстранение от деятельности вряд ли можно назвать такой уж хорошей политикой, но в большинстве случаев оно срабатывало. Поскольку рынки постоянно были на подъеме, ему и не нужно было ничего делать, разве что не вставать им поперек пути. Под снисходительным присмотром Кулиджа фондовый рынок на Уолл-стрит вырос почти в два с половиной раза. Неудивительно, что экономический успех способствовал популярности Кулиджа. Как в 1927 году писал газетчик Генри Л. Стоппард: «Он придает всей нации глубокую уверенность в том, что все в стране будет хорошо, покуда в Белом доме находится он». Та эпоха даже получила название «Процветание Кулиджа», как будто бы это был его личный дар нации.

Кроме того, Кулидж был человеком непогрешимым и абсолютно честным. Эти качества казались тем более достойными по мере того, как становились явными грехи предыдущей администрации Гардинга. На протяжении почти всего десятилетия огромное внимание было приковано к «Скандалу Типот-Доум» и другим аферам; по крайней мере в 1927 году они были у всех на слуху. 6 июля Альберт Фолл и один из мошенников-«нефтепромышленников», Эдвард Л. Дохени, наконец-то предстали перед судом в Вашингтоне по обвинению во взяточничестве.