Карантин - Кэти Чикателли-Куц

И мы, как обычно, стоим, неловко глядя друг на друга. Что-то пробегает по лицу Келси, она кладет телефон в сумку и говорит:

– Увидимся в Бруклине.

И выходит из палаты.

Мы с папой и Голди смотрим старый ситком, из восьмидесятых. Когда разговор между Оливером и Келси становится действительно напряженным, папа делает звук погромче. Голди все бросает на меня взгляды, но я не свожу глаз с телика, пытаясь выглядеть невозмутимо, неэмоционально.

Кажется, будто кто-то из коридора смотрит на меня. Поворачиваю голову и вижу Келси.

Машу ей, но она смотрит злобно. Телефон у нее в руках, и я боюсь, что она меня сфоткает, но затем вижу, как она набирает что-то. Подойдя ближе, Келси поворачивает телефон экраном, где открыта записная книжка с надписью: «МОЖЕШЬ ЕГО ЗАБРАТЬ».

Не понимаю, о чем речь, и она тычет пальцем в штору: Оливер.

Она снова набирает что-то, на этот раз: «ТОЛЬКО НЕ ЗАРАЗИ ЕГО».

Ну да, ничего другого я не умею, потому что отвратительна и заразна.

Показываю пальцы вверх и делано улыбаюсь, Келси уходит.

Папа все еще смотрит телик, явно заинтересованный рекламой сверхсильного чистящего средства для душа, но Голди внимательно изучает мое лицо.

Хочется сказать ей, чтоб не совала нос в чужие дела, но теперь я – ее дело.

– Эти хештеги многого недоговаривают. Придется потом все тебе рассказать.

Голди улыбается и отвечает:

– Буду рада.

Вновь хожу по своей части палаты, поглядывая на телефон и проверяя хештег. Келси пока не разместила ничего о нашем разрыве, и у меня такое чувство, будто поднимаюсь на старом скрипучем лифте в нашем доме.

Флора прощается с отцом и Голди и приглушает звук телика.

Теперь чувство, будто кабель оборвался и лифт падает.

– Как там дела? – наконец спрашивает она.

Отдергиваю штору. Флора сидит на своей койке, и полуденный свет с улицы вновь подсвечивает ее лицо и волосы.

– Келси ушла, – отвечаю с запинкой.

– Ну, время визита закончилось, так ведь?

– Нет, имею в виду: она ушла совсем.

– В смысле: сегодня уже не придет?

– В смысле: никогда уже не придет.

Флора закусывает губу и, кажется, пытается сдержать улыбку.

– Но остается еще несколько дней карантина. Как же ты будешь без ее заботы?

Думаю, она замечает мое раздражение, потому что тут же добавляет:

– Окей, не буду вредничать. Что случилось? Серьезно?

Она смотрит прямо на меня, в своей обычной откровенной манере. Так, что я одновременно и задыхаюсь, и расслабляюсь, – такой это честный и чистый взгляд. Она придумала хештег, но ей не нужно за ним прятаться.

– Ты была права.

– В чем?

– Насчет Келси. Она использовала меня. – Я не расстроен, произнося это. Я… ошеломлен.

– Мне жаль, Оливер, – говорит Флора. – Я очень хотела ошибаться.

– Спасибо.

И мы просто смотрим друг на друга, пока полуденный свет заливает палату.

– Мне нужно сосредоточиться на чем-то другом, – говорю наконец.

– О? И что это за другое? – Она снова закусывает губу, но на этот раз ничего не выходит, потому что я все равно вижу ее улыбку.

– Э-э-э, в смысле: на ком-то другом.

– Продолжай. – Она отпускает губу, больше не скрывая улыбки.

– Это ты. Хочу сосредоточиться на тебе, Флора. Я был не слишком полезен, когда ты заболела, так что хочу позаботиться о тебе теперь, быть рядом. – Голос у меня почему-то едва не ломается.

– Оливер, – начинает Флора. Мне так нравится, как она произносит мое имя. Открываю было рот, чтобы сказать ей это, но, думаю, одного взгляда на меня должно быть достаточно, чтобы понять.

– Оливер, – повторяет она, улыбаясь еще шире, – ты уже.

– Уже что? Продолжай, – дразню ее.

– Оливер, ты уже заботишься обо мне.

Она начинает подниматься с койки, и я протягиваю ей руку, чтобы помочь. Знаю: Флора уже не больна, но это словно рефлекс.

– Видишь? – говорит она, взяв мою руку. – Ты знаешь, что делать, еще до того, как я прошу о помощи. У меня нога занемела, и я не могу встать!

Смотрю на наши сцепленные руки, затем на ее лицо. Прядь волос упала, пока она пыталась встать. Осторожно убираю ее с глаз, и Флора прижимается головой к моей руке. Прежде чем осознать, что делаю, пробегаю пальцами по ее волосам. Они такие мягкие. Снова запах кокоса и мяты, это ее запах, и он теперь кажется таким родным. Хочу поцеловать ее. И мне не нужно руководство, чтобы понять: она тоже хочет.

На этот раз ручаюсь: это желание никак не связано с желанием продлить карантин. Наш карантин.

Но не могу. Потому что из-за поцелуя карантин все-таки продлится, а теперь, когда ей наконец лучше, нужно вытащить нас обратно, в Бруклин. Именно поцелуй привел нас сюда, а отказ от него выведет наружу. Или как-то так.

Мне кажется, Флора тоже должна понимать это, поэтому удивляюсь, когда она склоняется вперед еще сильнее, и ее лицо оказывается в нескольких дюймах от меня. Но теперь, через двадцать восемь дней, я предвижу поцелуй и могу отстраниться, выпустить ее руку, выпустить волосы, пусть даже каждый дюйм моего тела отчаянно хочет этого поцелуя.

Она выглядит такой задетой, такой отвергнутой, когда тихо говорит:

– Точно, я ядовита, отвратительна.

– Нет, Флора, вовсе нет. Ты же знаешь, что это неправда.

– Да? Напомни мне, пожалуйста, откуда я это знаю.

– Потому что ты…

– Просто забудь, Оливер, ладно? Я уже забыла.

– Флора, я…

Она смотрит на меня с еще большей обидой, так что просто отвечаю:

– Прости. Когда вернемся в Бруклин, можем потусоваться где-нибудь вдвоем.

– Потусоваться! Отлично. Старые добрые приятели. Может, еще сыграем в «Безумные восьмерки».

– Флора, прости, под «тусоваться» я имел в виду…

– Не знаю, за что ты извиняешься, – холодно говорит она, вновь включая телик и с головой закутываясь в одеяло.

Стою еще минуту, чувствуя себя идиотом. Кажется, теперь я понимаю в девушках еще меньше, чем раньше.

Наконец возвращаюсь на свою сторону палаты и вижу, что Келси запостила селфи, на котором стоит в солнцезащитных очках и показывает знак «мир» на фоне больницы.

«Hasta la vista #карантинейджер. Некоторые не осознают, что им дано, пока не теряют это».