Телепорт - Стивен Гулд

– Скоро буду.

Я прошелся по аэропорту, увидел, как взлетает маленький одномоторный самолет, потом прыгнул на лестницу, ведущую наверх, к офису Силверштайна. На лестнице был какой-то мужчина, но, к счастью, он спускался и смотрел в другую сторону. Я ждал затаив дыхание, пока он не вышел на улицу, потом поднялся по ступеням.

Мистер Силверштайн стоял в приемной и смотрел в окно на площадь. Услышав мои шаги, он обернулся:

– Джо, вы что-то забыли? Ой, Дэви! Я не видел тебя на тротуаре. Как ты так смог?

– Что – смог?

Смутившись, Силверштайн переступил с ноги на ногу:

– Ну, заходи.

В кабинете он протянул мне целый ворох бумаг с пометкой «Последняя воля и завещание Мэри Агнес Найлс».

Едва я взглянул на бумаги, как вернулась острая, резкая боль.

Черт, я думал, это уже в прошлом!

Я положил бумаги на стол:

– В чем тут суть?

– В том, что десять тысяч долларов уходит на завещательные дары, а тебе достается наследственное имущество – около шестидесяти пяти тысяч долларов в депозитах и сбережениях плюс таунхаус в Калифорнии.

Я захлопал глазами:

– Похоже, в турагентстве она получала хорошие деньги.

– Не слишком. – Силверштайн покачал головой. – Бо́льшую сумму ей оставил твой дед, а она еще дом продала.

– А-а.

– Можешь ничего не говорить, но, сдается мне, твой нынешний источник дохода тщательной проверки не выдержит. – Силверштайн взглянул на меня, проверяя, понял ли я его слова.

Я почувствовал, что уши у меня краснеют, а Лео продолжил:

– Наследство Мэри дает тебе легальный источник дохода. Для тебя это шанс выйти из тени.

Я медленно, неохотно кивнул.

– Что мне нужно сделать?

– Первым долгом – получить свидетельство о рождении. Если хочешь, я помогу. Потом ты получишь номер соцстраховки, а я проверю, есть ли у тебя задолженность по уплате подоходного налога за период после ухода из дома. Вряд ли ты знаешь, объявил ли тебя отец имеющим самостоятельный доход.

– С него станется. Да, мистер Силверштайн, машину я не вожу, так что права…

– Можно запросить другой документ. Об этом не волнуйся.

– А как насчет нью-йоркской полиции?

– Тут дело странное. После того как ты исчез с поминок, шериф Тэтчер не пожелал принимать меры без официального запроса из Управления полиции Нью-Йорка. Сержант Уошберн разозлился, но я сегодня утром говорил с шерифом Тэтчером, и он никакого запроса не получал. – Силверштайн затих и, вытянув руки, посмотрел в окно. – Твой рассказ и реакция сержанта Бейкера наводят на мысль, что, прилетев во Флориду, сержант Уошберн превысил должностные полномочия.

– Какое облегчение! – воскликнул я, выдохнув.

– Ну так что, ты согласен? Будем делать свидетельство о рождении и прочие документы?

Я закивал.

– Кстати, а можно мне получить паспорт?

Силверштайн удивленно прищурился:

– Почему бы и нет? Но зачем? Ты за границу собрался?

Я посмотрел в окно, но увидел не городскую площадь, а взрыв, убивший мою мать. Кадры хроники снова и снова прокручивались перед моим мысленным взором. Возникло смутное предчувствие, ощущение чего-то, пока не осознанного. Я покачал головой, чтобы избавиться от наваждения, и посмотрел на Силверштайна:

– Хочу поехать в Алжир.

13

– Перво-наперво давайте уясним: насилие и терроризм культурной подоплеки не имеют. Ни частью арабской культуры, ни частью мусульманской культуры они не являются. Я провел слишком много инструктажей для сенаторов и конгрессменов, уверенных, что каждый мужчина в тюрбане держит за пазухой пистолет или гранату. Если вы не в силах избавиться от такого стереотипа, то дальше нам разговаривать бесполезно.

Я почувствовал, как у меня краснеют уши. Этот вопрос я по-настоящему не обдумывал, но сам считал именно так. Мне стало стыдно. Расовые предрассудки – это очень в стиле моего отца.

– У меня такой уверенности нет, – ответил я. – Есть враждебность. Я об этом знаю и постараюсь не делать огульных выводов.

Мой собеседник кивнул. Он принимал меня в маленьком кабинете и сидел за деревянным письменным столом. Когда он подавался вперед, опершись на локти, подложенные плечи его твидового пиджака образовывали нечто вроде горба. Одной рукой он поправлял красный галстук, связанный из пушистой шерсти, который повязал на серую рубашку.

Утренним поездом «Амтрака» я с Пенн-стейшн в Нью-Йорке доехал до Юнион-стейшн в Вашингтоне. Инструктаж мне организовал мистер Андерсон из государственного департамента. Мужчину в пушистом галстуке звали доктор Перстон-Смайт, он был адъюнкт-профессором, занимался арабистикой в Джорджтаунском университете. Теперь я сидел в его кабинете.

– Враждебность понятна. Но если не откажетесь от стереотипов, то не сможете уяснить сущность арабского мира и терроризма.

– Ясно, – кивнул я.

– Вдумайтесь, с тысяча девятьсот восьмидесятого по тысяча девятьсот восемьдесят седьмой год погибло свыше сорока тысяч ливанцев. В ирано-иракской войне погибло более миллиона. За этот же период на Ближнем Востоке от атак террористов погибло менее пятисот американцев, если считать атаку на казармы морской пехоты в Бейруте, которую я в расчет не беру.

– Почему не берете?

– Одна из проблем государственной антитеррористической политики США – отсутствие четкой границы между нападениями боевиков на вооруженные формирования и военные объекты и нападениями на мирное население. Разумеется, нападение на мирное население – это терроризм, а вот нападение на вооруженные воинские формирования, оккупировавшие родную землю? Это не терроризм. Я не говорю, что это хорошо или плохо, я говорю, что если это терроризм, то США финансируют террористов в Афганистане и в Центральной Америке. Вы понимаете, о чем я?

– Да.

– Я хотел лишь показать, что число американцев, ставших жертвами террористов, совершенно несопоставимо с ответной реакцией. Мы даже не попробовали остановить ирано-иракскую войну, потому что считали: ослабление обеих стран в наших интересах. Лично я полагаю это непростительным, но ведь я не вырабатываю государственную политику. Разумеется, лидеры обеих стран были безумцами с давней личной неприязнью. Их народы заплатили за это страшную цену.

– Я не знал о личной неприязни.

– Ну разумеется, она присутствовала. В тысяча девятьсот семьдесят пятом, когда Хусейн и шах Ирана подписали договор о границе по реке Шатт-эль-Араб (восточный берег объявлялся территорией Ирака), одним из неписаных условий было то, что Хусейн остановит политическую деятельность Хомейни.