Серая мать - Анна Константиновна Одинцова

она изменилась, но это не так. Она осталась прежней.

(Нет. Стала лучше. Сильнее).

Изменились лишь внешние обстоятельства, а значит, и действовать нужно в соответствии с ними. Жестче. Именно затем, чтобы суметь сохранить себя.

(Правильно, думай о себе).

И это временно. Пока они не найдут решение. А когда найдут, Семен, сдувшийся так быстро, еще будет ей благодарен!

Режущее слух скрежетание обрушилось сверху, наполняя двор вибрирующим эхом. Только что Олеся, сгорбившись, сидела на корточках рядом с Толенькой, а в следующую секунду оба, повинуясь какому-то спинномозговому чутью, порскнули в разные стороны, вжавшись в землю по бокам от укрытия, где было спрятано гнездо. Черные крылья просвистели мимо.

Семен, только-только переваливший через край крыши, наконец разжал пальцы и выпустил фомку, сильно осложнявшую подъем. Он действительно устал. И когда грохот пульса в висках перекрыл острый скрежет, он не сразу сообразил поднять голову. А когда глянул вперед и вверх, навстречу уже несся раскинувший крылья силуэт огромной птицы.

Едва не свалившись с крыши, Семен неловко вильнул в сторону, споткнулся, и пара черных рептильных лап с такими же черными когтями пронеслась в считанных сантиметрах над ним.

(Давай).

Момент был подходящий, и Олеся с силой оттолкнулась ногами от присыпанной пепельным песком поверхности. Каждый стремительный шаг приближал ее к барахтающемуся на краю крыши Семену и черной горбатой твари, которую он пытался отогнать, размахивая над собой фомкой. Рука, пронизанная, как и все тело, кипящим внутренним электричеством, выдернула из кармана нож.

(Сейчас).

Беззвучно оскалившись, Олеся прыгнула вперед. Пальцы левой руки вцепились в край кожаного крыла. Птица-динозавр с неожиданной силой дернулась вбок, волоча девушку за собой. Рука дрогнула, когда край рукава резанули растопыренные когти. В ладонь воткнулась острая перемычка крыла.

(ДЕРЖИ).

Мышцы окаменели от напряжения. И что дальше?

(Ты знаешь, что дальше. Разве у тебя есть выбор?)

Обостренный взгляд сузился, различая детали вплоть до матового узора черных чешуек, а по краям все застилало багровым. Она думала, что сможет отпугнуть эту птицу, ранить ее, но… Выбора не было.

Олеся изо всех сил уперлась пятками, стараясь подтянуть бьющую крыльями тварь поближе к себе.

(Это всего лишь птица).

На правом кулаке, стискивающем нож, проступили желтоватые тяжи сухожилий.

(Тебе нужна пища, чтобы выжить).

На этот раз нож вонзался в плоть труднее, чем тогда в песчаной яме, но Олеся не переставала заносить его и бить, заносить и бить: рывок-удар, вдох-выдох. Она сильнее. Она должна выжить. А это всего лишь птица, всего лишь птица, всего лишь птица…

Беспомощно хлопая крыльями, тварь повалилась на крышу, и, прежде чем ее металлические вопли стихли, Олеся еще несколько раз ударила ножом.

Продолжая сжимать в ладони заляпанный сизой кровью нож (рука больше не дрожала), Олеся взглянула на Семена. Он по-прежнему сидел там, где его настигла тварь. Оброненная фомка лежала рядом. Запавшие и слегка обесцветившиеся глаза смотрели то на мертвую птицу, то на сизые, цвета ядовитых грибов, разводы и пятна, покрывающие правый рукав и всю переднюю часть куртки Олеси.

Только сейчас она сообразила, что заострившийся подбородок и впалые щеки парня видны так хорошо из-за отсутствия щетины. Она и не заметила, когда он побрился. В памяти всплыл образ полоумной Аллы Егоровны, накручивающей кудряшки несмотря на то, что все катится к чертям.

– Иди сюда! Помогай, помогай! – раздался позади зов Толеньки. Олеся не сомневалась, что он обращается к ней. От Семена не было никакого толку.

Толенька застыл на полусогнутых ногах рядом с гнездом, а с другого конца крыши на него шла, опустив голову и растопырив перепончатые крылья, еще одна черная тварь. Эта была больше.

(Справишься?)

Губы Олеси снова растянулись в оскале.

– Сбоку заходи, сбоку! – не глядя, скомандовал Толенька, показывая рукой. Все его внимание было сосредоточено на приближающемся противнике. – Толенька отвлекает, а ты сразу шею режь, сразу!

Олеся скользнула вперед, прячась за укрытием с гнездом.

(Выжить).

Уколы электричества переросли в густые волны жара.

(Выжить).

Толенька, вооруженный палкой с тщательно закрепленным на конце ржавым лезвием, сделал выпад в сторону твари. Поддавшись на провокацию, горбатый птеродактиль бросился к нему.

(Убей всех, кто мешает выжить).

Тело, состоящее, кажется, из одних только мускулов, сделалось почти невесомым. Долгий прыжок напоминал полет. Тварь, уклоняющаяся от копья Толеньки, заметила ее слишком поздно. Приземлившись на утыканный роговыми наростами горб, Олеся схватилась за шею птеродактиля и, выплескивая с криком всю накопившуюся ярость, резанула поперек – настолько сильно, что лезвие утонуло в плоти.

Она прижала к своей груди колючую голову, все еще щелкающую клювом, уперлась кроссовками в распластанные крылья и не сходила с них, пока тварь билась в конвульсиях.

Последние судороги полумертвой птицы отзывались в теле приятной дрожью. Кровь, толчками льющаяся из перерезанной шеи, была самой жизнью, была силой, и сила эта переходила к Олесе. Первобытная эйфория охоты, замешенная на крови жертвы, опьяняла и будоражила. Олеся больше не сомневалась в себе. Не нуждалась ни в ком. Пожалуй, дедушка был прав: она действительно сильная.

Вдруг вспомнив о дедушке, Олеся выпустила из рук обмякшую шею твари. Хищное воодушевление схлынуло, оставив после себя лишь резкий дух крови и чужой агонии. При мысли о том, что все это время она прижимала к себе окровавленный труп, сделалось…

(Это просто труп. Правильно, брось его).

Так она и поступила.

Рука с часами приподнялась и согнулась. Что-то заставило привычку сработать, какая-то быстро мелькнувшая мысль, но Олеся уже не помнила ее. Стерев большим пальцем попавшую на циферблат кровь, она одернула рукав, прикрывая часы, чтобы не мешали.

2

Когда Семен попытался встать, в глазах потемнело. В этой темноте, стреляющей мелкими вспышками, некто невидимый вдруг подхватил его и, укачивая, понес прочь.

– Семен! Семен!

Голос Олеси просочился сквозь убаюкивающую тьму, а следом – ощущение ее рук на плече и острых песчинок, впивающихся в висок и скулу. Последней появилась картинка.

Олеся, вся перемазанная в крови птеродактилей, стояла на коленях рядом с ним, почему-то распластанным по крыше. Рядом виднелись грязные ноги Толеньки. Вот и он тоже присел.

– Поешь, не то совсем слабый станешь! – Над ухом раздался какой-то хруст. – Поешь, поешь!

Олеся помогла ему сесть. Ее руки поддерживали Семена так легко и уверенно, словно это не она только что разделалась с двумя уродскими птицеящерами, пока он (бездействовал) пытался справиться с внезапно накатившей слабостью.

Толенька сунул Семену под нос большое яйцо. Черная кожистая скорлупа на верхушке была вскрыта.

– Ешь, ешь! – снова велел Толенька.

– Оно же сырое…

Слабак.

– Здесь нет ни электричества, ни огня, – произнесла Олеся