Серая мать - Анна Константиновна Одинцова

выплеснется наружу: холодные мертвые губы выхаркнут на давно немытый пол что-то еще более гадкое.

Ты просто слабак. И всегда им был. Чужой город, чужие люди, учеба в университете – ты даже с этим не смог справиться. Подсел на наркоту, чтобы найти себе оправдание. Так поступают только слабаки.

Сжав губы и до боли стиснув челюсти, Семен вывалился в коридор. Запнулся о распластанное на полу тело второй твари, склонился, опираясь о стену. Горячий спазм скрутил желудок, и его вырвало.

– Семен, ты куда? – раздался из ванной запоздалый оклик Олеси.

Он не ответил, только утерся рукавом. Нечего было отвечать. Хотелось только одного: вырваться из этого тесного, уже не человеческого логова. Вдохнуть свежего воздуха. Успокоиться. Унять взбесившееся сердце, не в такт задергавшееся в груди, словно ему в лицо опять нацелены те самые ножницы. Еще немного, и он сможет различить руку, которая их держит…

Это все аномалия.

То, как он чувствует себя, то, что происходит в его голове, – все это воздействие чертовой аномалии! Но этот лысый хрыч снова с ними, он начал отвечать на их вопросы, а значит – они во всем разберутся. Найдут выход. А Олеся… Она ведь медик. Поэтому может спокойно… делать все это. И вообще-то она права: чтобы найти выход, им нужно научиться выживать здесь.

Она сильная, а ты – нет.

Наконец-то покинув двадцать четвертую квартиру, Семен хотел перевести дух, но не успел. Дверь тамбура распахнулась, и в нее просунулась Алла Егоровна. С обильно обсыпанным пудрой и румянами лицом она походила на окровавленного призрака.

– Ой, Семен? – дребезжание нарочито высокого старческого голоса вызвало новый приступ дурноты. – А я думала… – она запнулась, пожевала губами. – Можно попросить вас о помощи? Мне надо бы этот мусор выбросить, а там… Мусоропровод что-то не открывается…

Семен покорно принял пакет из морщинистых рук с облезшим маникюром. Хлопочкины сдали еще сильнее, чем он. И он будет помогать им, потому что…

Нет. Ты не хороший человек. Ты просто хочешь успокоить свою совесть.

Узел пакета, который Семен сжал в ладони, стал влажным.

Хороший человек не стал бы стоять и смотреть, как женщина с ребенком уезжает на лифте в никуда. А где теперь тот мальчик? Ее-то ты видел…

Не дослушав благодарности Аллы Егоровны, Семен выскользнул из тамбура, но на лестнице не стало ни просторнее, ни свежее.

Хороший человек не стал бы желать смерти соседу. Ведь ты хотел оставить его Обманщику, помнишь?

Вырвав из кармана зажигалку, Семен привалился к стене у бывшего лифта и сделал не меньше десятка щелчков. Теперь крышечка открывалась и закрывалась хуже, чем раньше. Издаваемый ею звук потускнел, как и металл корпуса.

Как и ты.

Пакет Аллы Егоровны оттягивал руку. Какого черта она вообще собирает этот долбаный мусор? Почему не вышвырнет консервные банки в окно? Какая здесь разница, где именно они будут валяться?!

Никакой. Она просто чокнутая старая кошелка.

В приступе бессильной злобы – на Аллу Егоровну, на самого себя, на все это безумие, которое вообще не должно существовать, – Семен подскочил к дверям соседнего тамбура, рванул на себя и что было силы зашвырнул пакет внутрь. Ударившись о дверь опустевшей двадцать первой квартиры, тот с грохотом приземлился на пол. Тонкий полиэтилен лопнул, и пустые консервные банки раскатились в разные стороны.

Семен вдруг вспомнил об Ангелине, которая может споткнуться о них в темноте, но тут же одернул себя. Во-первых, они так ни разу ее и не видели. Стучали, но к двери она больше не подходила. Она либо тоже ушла наружу, либо заперлась у себя в квартире и…

Да, именно так.

Перед глазами до сих пор стояло подозрительно искривленное лицо Ангелины в тот момент, когда он предложил принести ей воды.

Жирная сука.

– Жирная сука! – процедил сквозь зубы Семен и захлопнул дверь в тамбур.

Пусть пока что он слишком слаб, чтобы выпотрошить птеродактиля (и чтобы защитить самого себя), в итоге он все равно справится. Они с Олесей справятся. Психи должны держаться вместе, верно?

А как насчет того, с чем вы уже не справились вместе? С чем ТЫ не справился?

Забыв о выпадающих волосах, Семен провел по голове обеими руками.

Думаешь, после этого она будет относиться к тебе как раньше?

Нет… Конечно же нет… Только не после того, как он испортил единственное, что могло их здесь утешить…

5

Желваки на высохшем лице ходили туда-сюда, двигая челюсть. Потемневшие, но крепкие зубы привычно пережевывали сырое мясо. Олесины зубы тоже справлялись. Они с Толенькой сидели на полу в его пустой кухне, скрестив ноги по-турецки. Единственная мебель – тумба с мойкой и ряд покосившихся шкафчиков вдоль стены – была укутана толстым слоем песчанистой пыли, напоминающей сугробы. Такая же серая взвесь копилась по углам. На веревках, натянутых над их головами, висели только что нарезанные полосы мяса. Толенька сказал, что они завялятся.

Скользкие волокна мяса сминались, сочились кровью, и только потом начинали поддаваться, рассекались зубами. Вкус… Олеся не смогла бы описать его. Он не был ни противным, ни приятным. Не был похож ни на что. Но она уже знала его.

Это произошло вчера, когда Олеся снова бродила снаружи одна. Она выходила с утра, нашла немного грибов, вернулась, а потом ушла снова. Тянуло наружу. Хотелось двигаться. Хотелось слушать тишину. Хотелось… не видеть Семена. Особенно после того, что между ними было.

Ноги уже научились ступать тихо. Как Толенькины. Как лапы бледного нюхача, выползшего из лифта. Что-то словно подсказывало, как ставить их, как переносить вес. Не голос, нет.

(Чутье).

Чутье.

Тогда-то Олеся и заметила в очередной раз их. Пискунов – кажется, так их называл Толенька.

(Давай!)

Ноги согнулись и спружинили в мгновение ока. Разум не поспевал за телом, вдруг метнувшимся вбок. Секунду спустя Олеся распласталась по земле. Прижатая к груди рука что-то сжимала.

(Поймала).

Аккуратно перекатившись на бок, Олеся вытянула руку. Маленькое голое тельце с желтоватой кожей сотрясала дрожь. Тонкие ноги скрючились под неестественным углом. Одна крохотная ступня была заломлена назад.

Кровь прилила к голове, и в горле встал ком. Олеся не могла отвести взгляд от блестящих, наполненных слезами темных глаз пискуна.

«Я сломала ему ноги…»

(Ты поймала его).

Существо действительно запищало: жалобно, отрывисто, как попавшийся в мышеловку грызун. Как мышь, которой одним ударом перебило позвоночник.

(Добей!)

Олеся зажмурилась, и ее ресницы тоже увлажнились. Рука на ощупь нашла маленькую голову и резко крутанула. Олеся скорее ощутила, чем услышала хруст мелких позвонков.

Пискун больше не дрожал, но