Серая мать - Анна Константиновна Одинцова

как только смогла. А потом Голос зазвучал совсем рядом. Голос склонился прямо над ней и принял подношение. А что ты можешь предложить новому миру? Он принимает тебя, но что ТЫ можешь дать ему взамен? Как хорошо, что она послушалась! Догадалась. Теперь и этот мир, и Голос полностью принимали ее.

Ты секси.

Голос велел ей лечь на спину. Все тот же мягкий, текучий песок…

Ты само совершенство.

Голос велел открыть рот. Лиля не видела длинных серых пальцев, только чувствовала приятную тяжесть: на груди, на голове.

Ты достойна выносить идеальное Дитя.

Голос обволакивал и пьянил. Склоняющихся к ней блеклых глаз над кластерами ноздрей и вертикальной щели на горле под ними Лиля тоже не видела. Она проваливалась в теплую черноту, и от змеевидного отростка, проникшего сперва в глотку, а потом глубже, осталось лишь слабое першение в горле и неуловимое, смутно-оргастическое воспоминание.

Теперь ты носишь Дитя. Остальное не имеет значения.

Так она стала настоящей матерью.

Голод заставил Лилю отвлечься от попыток вспомнить все. Этот голод рождался глубже желудка, в самом центре раздутого живота, сигнализируя, что пора искать пищу.

Когда Лиля, поддерживая руками живот, вышла наружу, то увидела ночь. Новое, дарованное Голосом зрение было острее и ярче прежнего.

Направляемая обострившимся чутьем, она уверенно зашагала вперед среди пещер в форме домов. Что-то стремительно порскнуло у нее из-под ног, но Лиля даже не оглянулась. Слишком мелкое. Слишком мало мяса. Вскоре ее носа достиг едва уловимый запах. Так могли бы пахнуть пропитанные нафталином чучела животных. Но чучела были мертвы, а этот запах… В остывшем ночном воздухе он казался горячим. Живым.

Повинуясь Голосу, Лиля подобрала с земли заостренный камень и, крадучись, двинулась дальше.

Она обнаружила их в пещере – почти такой же, как оставленная ею, только больше. У них были тощие мосластые ноги, узкие крупы, вытянутые костистые морды с чуткими ушами. Они походили на лысых собак, скрещенных с лошадьми.

Существ было шесть, и они не видели в темноте. Они устроились в дальнем конце пещеры, прижавшись друг к другу, и вслушивались в ночь. Дожидались утра.

Покрепче сжав в кулаке обломок камня, Лиля скользнула внутрь. Пепельный песок бесшумно тек между пальцев, босые ноги ступали медленно и неслышно. Существа всполошились, услыхав предсмертный хрип своего сородича, но было поздно. Обезумевшей фурией Лиля металась среди них, вонзая скользкий от сизой крови камень в шеи и животы.

Режь.

Бей.

Режь.

Бей.

Режь…

Слепо шарахаясь в темноте, натыкаясь на стены и друг на друга, существа слабели от кровопотери, получали новые раны и, наконец, падали на пол. Лиля орудовала камнем, ногтями и зубами, выдирала куски мяса, не обращая внимания, дышит ли еще жертва. Ей нужно было много пищи, ведь у нее внутри росла деточка.

5

Согнутые в локтях руки Хлопочкина были закинуты наверх. Предплечье левой покоилось в углублении между лбом и переносицей, прикрывая глаза. Не так темно, как ночью, но все же лучше, чем бьющий в глаза свет. Можно было бы пойти в спальню, задернуть шторы, в конце концов, накрыться с головой одеялом, но сил на это не было.

Хлопочкин лежал на диване, подняв вытянутые ноги на подлокотник. Сквозь дыру в правом носке высовывался большой палец, хотя Алла заставила его надеть новые носки… вчера? Позавчера? Как и Толенька, он перестал ориентироваться во времени. Все было одно и то же: день сменялся ночью, консервный обед – консервным ужином. Теперь они ели всего два раза в день, вместе с молодыми соседями, у которых вообще не было еды, так что приходилось экономить.

Иногда Хлопочкину вдруг начинало казаться, что соседей на самом деле больше, что вот-вот может прийти кто-то еще и тогда консервов совсем не останется, но никто, к счастью, не приходил. Скорее всего, это просто снилось ему, когда он в очередной раз задремывал на диване. Правда, жена пару раз упоминала какую-то Ангелину, якобы соседку, и это имя казалось Хлопочкину до боли знакомым, но он не мог вспомнить откуда. Наверное, так звали какую-то приятельницу Аллы. Жена в последнее время совсем расклеилась, перестала отличать действительность от своих фантазий. Бродила ночами. Однажды вообще ушла в соседний тамбур и принялась колотить в чью-то дверь. Звала эту Ангелину, точно. Может, она была права, когда начала бояться слабоумия?

Вспомни заразу…

Так и есть: со стороны кухни уже приближался цокот каблуков. Кой черт она их нацепила, в самом деле? Как будто нормальной обуви нет! Грохочет только, на нервы действует… Тут и без того…

– Вить… Витя! – позвала жена, входя в комнату.

Надо было сказать ей про каблуки, но это тоже требовало сил, которых не было. И поэтому Виктор Иванович просто взглянул на жену из-под приподнятой руки.

– Чего?

– Вить, вынеси мусор. Полный мешок накопился уже.

Некоторое время он молча глядел на нее, надеясь, что все это ему снится. Но нет, жена стояла перед ним и говорила всерьез.

– Алла, – наконец вымолвил Хлопочкин, – просто выкини его куда-нибудь сама. Уже без разницы.

Не дожидаясь ее реакции, он отвернулся к спинке дивана и снова накрыл лицо рукой.

– Тебе что, трудно до мусоропровода дойти? – почти выкрикнула ему в спину Алла. – Целыми днями только и делаешь, что лежишь!

Заррраза…

Хлопочкин сжал зубы. Как же ему надоели эти истерики! Не будь он болен, уже давно показал бы этой заразе, где раки зимуют!

– А ты только дурью маешься, – буркнул он в ответ, так и не повернувшись. – Раз не трудно – вот и выкини сама. И хватит кричать, голова уже болит… Нашла тоже мальчика… Принеси-подай…

Короткая перепалка окончательно истощила его. Слава богу, жена оставила его в покое. Лежа неподвижно, Хлопочкин слушал удаляющиеся шаги. Кажется, она вышла из квартиры.

Вернется – опять прицепится. А у тебя сердце.

Так и есть. Как пить дать. А сердце – это не шуточки!

Виктор Иванович собрался с силами, поднялся с дивана, прошаркал в спальню и плотно закрыл за собой дверь. Пожалуй, стоило принять еще одну таблетку.

Выдвинув «лекарственный» ящик комода, Хлопочкин в недоумении уставился на его содержимое. Он боялся остаться без лекарств, но вместо этого постоянно находил все новые и новые упаковки. Названия он не помнил, но знал, что вот эти – точно от сердца. А теперь…

Теперь ящик комода оказался набит доверху. Прямоугольные белые упаковки без всяких опознавательных знаков лежали в нем ровными рядами. Открыв парочку, Хлопочкин обнаружил металлического цвета блистеры с одинаковыми сероватыми таблетками внутри. И снова – ни единой надписи.