Хороший, плохой, неживой - Ким Харрисон

Когда он назвал имя вампира-нежити, я похолодела. Может, нея ее спровоцировала, а Пискари на это настроил. Все обошлось бы, отступи она,когда я первый раз сказала «нет». Наверное, Пискари понял, что не Айвидоминирует в наших отношениях, и хотел, чтобы она исправила положение, гаденышэтакий. Какое его собачье дело?

Ник включил передачу, шины захрустели по гравию стоянки.

– В церковь? – уточнил он.

Я посмотрела на Дженкса, и он покачал головой. В немощущался страх, и это решило дело.

– Нет, – ответила я.

Подожду. Дам ей время придти в себя. Ник был доволен неменее Дженкса. Мы выехали на улицу, направляясь к мосту.

– Ну и хорошо, – сказал пикси, глянул, что у меняв ушах нет серег, и устроился на зеркале заднего вида. – А какого чертавообще случилось?

Я подняла стекло, ощутив во влажном ветерке холоднадвигающейся ночи.

– Я ее малость слишком завела во время тренировки. Онапопыталась сделать меня своим… гм… ну, попыталась меня укусить. Ник ее вырубилмоим котлом для зелий.

– Она пыталась тебя укусить?

Я оторвалась от ночного пейзажа и посмотрела на Дженкса – всвете фар едущих сзади машин его крылья были неподвижны, потом вдруг слились впрозрачный круг и снова застыли. Со смущенного лица Ника он перевел глаза намое встревоженное, потом обратно на Ника.

– Ух ты, – произнес он с расширеннымиглазами. – Теперь дошло. Она хотела тебя привязать, чтобы только она моглазаставить твой шрам резонировать в ответ на вампирские феромоны. Ты ейотказала. Бог ты мой, это для нее должен был быть крутой облом. Не удивительно,что она так расстроилась.

– Заткнись, Дженкс, – попросила я, подавляя жгучеежелание схватить его и вышвырнуть в окошко. Все равно он догнал бы нас напервом же светофоре.

Пикси вспорхнул на плечо Ника, разглядывая огоньки приборнойпанели.

– Классная машинка.

– Спасибо.

– Все родное?

Ник на секунду отвел глаза от хвостовых огней впередии-дущеймашины.

– Нет, с наворотами.

Крылья Дженкса слились в круг, потом остановились.

– И сколько ты из нее выжимаешь?

– Сто пятьдесят миль в час – с азотом.

– Черт! – восхищенно выругался пикси и сноваустроился на зеркале заднего вида. – Шланги проверь, я утечку чую.

Ник покосился на чумазый рычаг под панелью, явно незаводской установки, и снова стал смотреть на дорогу.

– Спасибо, а то я гадал.

Он медленно приоткрыл щель в окне со своей стороны. Я хотелабыло спросить, но передумала. Нечего в мужские разговоры лезть.

– Ну-ну, – протянул Дженкс. – Едем к твоеймамочке?

– Ага, – кивнула я. – Хочешь за компанию?

Он подлетел на дюйм – мы налетели на колдобину – и повис,скрестив ноги в воздухе. – Ага, спасибо. У нее как раз наверное гибискусцветет. Она не возразит, если я возьму немножко пыльцы?

– А ты у нее спроси.

– Так и сделаю. – Он ухмыльнулся. – А ты бызакрасила этот красивый засос.

– Дженкс! – воскликнула я, прикрывая шею рукой.Совсем забыла.

У меня краска бросилась в лицо, когда Ник с Дженксомпереглянулись так по-идиотски, по-мужски. Ей-богу, мне показалось, что я впещере. Моя пометить та женщина, и твоя, Клург, не тянуть к ней эта волосатаялапа.

– Ник, – взмолилась я, остро ощущая отсутствиесумки. – Одолжишь мне денег? Мне надо заехать в магазин амулетов.

Если есть что-то, что смущает меня больше, чем покупать чарыдля цвета лица, так это покупать их с засосом на шее. Тем более когда почти всевладельцы магазинов меня знают. Поэтому я приняла решение в пользусамостоятельности и попросила Ника заехать на заправку. Конечно, полка самулетами возле кассы была пуста, и пришлось мне мазать шею обычной косметикой.«Кавергерл», ага? Не верьте рекламе. Ник сказал, что все нормально, но Дженксхохотал так, что у него аж крылья покраснели. Он сидел на плече у Ника итрепался о достоинствах девушек-пикси, которых он знал до встречи с Маталиной,своей женой. Причем трепался этот скабрезный пик-си всю дорогу до окраиныЦинциннати, где живет моя мама, пока я поправляла косметику перед зеркальцеммашины.

– Налево по этой улице, – сказала я, вытираяпальцы друг о друга. – Третий дом справа.

Ник молча остановился перед домом. Фонарь на крыльце для насзажгли, и я поклясться могу, что видела, как шевельнулась занавеска. Я здесь небыла месяца полтора, и дерево, которое я посадила над прахом отца, уже желтело.Развесистый клен почти закрыл гараж за двенадцать лет, что рос на этом месте.

Дженкс уже вылетел из открытой дверцы Ника, и сам Ник тожесобрался выходить, но я тронула его за руку.

– Ник?

Его остановил мой встревоженный тон, и он подался назад поистертой обивке. Я убрала руку, уставилась в собственные колени.

– Ник, я хотела бы заранее за маму извиниться – дотого, как ты ее увидишь, – произнесла я одним духом.

Он улыбнулся, длинное лицо смягчилось. Он потянулся ко мне ичмокнул в щеку.

– Мамы – это ужас.

Он вылез, и я с нетерпением ждала, пока он обойдет машину иоткроет мне дверцу.

– Ник, я серьезно. Она малость тронутая. Смерть папы еедействительно подкосила. Она не психопатка там или что, но не думает, чтоговорит. Что на уме, то и на языке.

Напряженное лицо его разгладилось:

– Так поэтому только я еще с ней не знаком? Я думал,дело во мне.

– В тебе? – спросила я, не понимая, и тут жевнутренне вздрогнула. – Ах, это! Человек и ведьма, – сказала я тихо,чтобы ему не пришлось этого говорить. – Нет.

На самом деле я об этом просто забыла. Вдруг занервничав, япоправила волосы и потянулась рукой за отсутствующей сумкой. У меня замерзлиноги, и шлепанцы шлепали по ступеням неуклюже и громко. Дженкс кружил возлефонаря на крыльце огромной ночной бабочкой. Я позвонила в дверь и встала рядомс Ником. Господи, пусть сегодня будет у нее хороший день.

– Хорошо, что не во мне дело, – сказал Ник.

– Ага, – согласился Дженкс, приземляясь мне наплечо. – Твоя мама обязательно должна с ним познакомиться. Увидеть, кто жедочку трахает и вообще.

– Дженкс! – выкрикнула я – и тут же собралась исделала лицо, потому что дверь открылась.

– Рэйчел! – воскликнула мама, бросаясь вперед исгребая меня в охапку. Я закрыла глаза и обняла ее в ответ. Она была ниже меня,и ощущение было странное. Запах лака для волос хлынул в горло, к немупримешивался едва уловимый аромат красного дерева. Мне совестно было, что я несказала ей всей правды насчет моего ухода из ОВ и смертельных опасностей,которые я пережила. Но не хотелось ее волновать.