Сейчас и навечно - Эмма Скотт

– Ты потерял ее? – еле слышно спросила я. – По моей вине?

– Да какая теперь разница. Все кончено. – Он ухватился одной рукой за стену, будто только это помогало ему стоять на ногах. – Все кончено.

И я поняла, что он имел в виду и меня тоже. Что бы между нами ни начиналось, оно испарилось. Я снова пыталась все удержать, не сказав ему, но и это вырвали из моих пальцев.

– Мне жаль. Прости меня. За все.

Сойер посмотрел на меня, и на долю секунды каменный фасад треснул, и вся боль хлынула наружу. Он открыл было рот, чтобы что-то сказать, и в этот момент сверкнула молния, вслед за которой последовал раскат грома. Дождь захлестал по окнам стремительным потоком, будто небо разверзлось на части.

Грохот разбудил Оливию, и в радионяне раздались звуки кряхтения. Никто из нас не двигался с места, и на меня нахлынуло отвратительное желание сбежать от всего, что я сделала и кем была. Я поспешила в комнату Оливии.

Она стояла в своей кроватке, держась за перила, а на ее детском сонном личике расплылась улыбка при виде меня.

– Дали-ин.

Она потянула ко мне свои ручки, и я подхватила ее, крепко прижимая к себе, вдыхая сладкий аромат детской присыпки. Ее руки обвились вокруг моей шеи, и глаза защипало от накативших слез.

Это было похоже на прощание.

Я вернулась в гостиную, в центре которой стоял Сойер со скрещенными руками и безэмоциональным взглядом, устремленным в одну точку.

– Посмотри, кто проснулся, – тихо сообщила я.

– Папочка, – проворковала Оливия полусонным голосом.

Сойер взглянул на нас с Оливией, на его лицо опустилась маска безразличия, когда он резко шагнул вперед и вырвал ребенка из моих рук.

По моей коже, где только что ощущалось тепло Ливви, табуном пробежали холодные мурашки. Сойер отошел на несколько шагов и повернулся ко мне спиной.

– Хорошо, – пробормотала я почти шепотом. Тысячи мыслей крутились в голове: что я была чиста два года, какого прогресса добилась, работая над собой, как Макс гордился мной…

Макс. Он уехал. И боль с новой силой ударила меня в грудь, присоединившись к боли от безмолвного отказа Сойера. Слезы заглушили все остальные слова, и я схватила свою сумку с кухонного стула.

– Хорошо, – повторила я. – Хорошо.

Ничего другого я сказать не могла, в этом не было ничего хорошего. Ни в одной вещи.

Я направилась к двери и открыла ее. Сойер стоял боком ко мне, а его взгляд с целым роем мыслей в нем был устремлен на головку Оливии. Его молчание было гораздо хуже, чем тысячи осуждающих слов.

– Прощай.

Мой голос сорвался, и Сойер повернул голову ко мне, его жесткие черты лица исказились болью и сожалением; он открыл рот, будто хотел наконец сказать что-то еще, но я захлопнула за собой дверь.

В коридоре прислонилась лбом к прохладной стене. Дождь хлестал по небольшому окошку, а молния озаряла ночное небо. Я оттолкнулась от стены и направилась наружу, вместо того чтобы подняться к себе. На улицу, под ледяной дождь и шквалистый ветер, который вытеснил летнюю жару. Срывал мою одежду. Я в мгновение ока промокла насквозь, дрожала так сильно, что стучали зубы.

«В двух кварталах отсюда находился бар. Кто-то там точно будет кое-что знать. Знать, где я смогу забыться. Терпкий виски и таблетка – и кому какая разница, что там думает обо мне Сойер».

– Макс, – взывала я о помощи. Ветер сорвал слово с моих уст и утопил в дожде. Я вглядывалась вниз по улице, пытаясь разглядеть Макса, чтобы догнать, но его нигде не было. Никакой помощи, кроме той, что я могла оказать себе сама.

Бар был в двух кварталах отсюда.

Собрание анонимных наркоманов – в шесть.

Назад или вперед.

Я стояла на пустой улице под проливным дождем.

Дрожащими пальцами достала телефон, прикрывая его ладонью от ливня, пока вызывала «Убер». Я потеряла дар речи в квартире Сойера, но теперь слова возвращались назад, разрывая меня изнутри. Их было так много, они наполняли меня, заполняя всю ту пустоту, что жила внутри, которую я пыталась заткнуть наркотиками. Наполняя меня правдой, что я была не просто словами, написанными черным по белому, я – не мое криминальное прошлое.

Я находилась где-то посредине.

Собрание АН было в самом разгаре. Я попала не в свою группу, но это не имело никакого значения. Это было мое сообщество.

За трибуной стояла женщина, но она замолчала, как только я вошла. Остальные члены группы повернулись ко мне, проследив за потрясенным взглядом, и открыли от удивления рты, пялясь меня. Дрожащую и промокшую до нитки.

Я встала перед группой, и женщина без слов уступила мне свое место. На меня были обращены все взгляды присутствующих. Мои губы дрожали от холода. Все слова, которые я так и не смогла сказать Сойеру, кипели во мне, рвались из меня с огромной силой. Больше всего на свете я желала, чтобы здесь оказался Макс в последний раз, чтобы услышать мою исповедь. Тогда он сел бы на свой самолет со спокойной душой, зная, что отлично справился со своей работой. И что ему не придется беспокоиться обо мне. Больше нет.

Я выпрямилась и сжала руки на краю трибуны.

– Привет, – сказала я. – Меня зовут Дарлин, и я наркоманка.

Несмотря на дрожащую челюсть, мой голос был тверд, и голоса, раздавшиеся в ответ, были такими же сильными, – всего два слова, означавшие принятие и поддержку.

– Привет, Дарлин.

Я укачивал Оливию на руках, пока она не заснула. Когда гром стих, она уже спокойно сопела на моем плече. Я долго не спускал ее с рук, закрыв глаза и пытаясь запомнить ощущение ее тепла на своей груди.

«Неужели в последний раз?»

Я усердно гнал от себя подобные мысли, но надежда с каждой минутой утекала от меня. Не имело значения, как сильно я любил ее, считал ли ее своей дочерью. Тест на отцовство черным по белому покажет «Вероятность отцовства – 0 %», что повлияет на окончательное решение судьи.

Беспристрастность закона, которая всегда меня утешала, теперь превратилась в безликого незнакомца, что повернулся ко мне спиной, не заботясь о моем сердце, разбивающемся на части.

Я осторожно положил Оливию в кроватку и вышел. Снаружи все еще лил дождь, под которым неизвестно где бродила Дарлин.

Ее сердце тоже было разбито, и я разбил его. Расколол на меленькие кусочки, когда забрал Ливви из ее рук.

– Чертов идиот, – пробурчал я, но голос надломился в конце, в горле запершило.

Я цеплялся за свою злость, разоблачая ее прошлое, использовал ее, чтобы заглушить собственную боль, но это лишь сильнее ударило меня в самое сердце. Дарлин не была той причиной, из-за которой я мог потерять Оливию, но, боже, всю мою жизнь вдоль и поперек наводняли зависимости. Моя мать, Молли, а теперь и Дарлин. Неужели мне суждено потерять и ее?