Удивительные истории о любви - Андрей Гуртовенко

Мариинского земельного банка – трехэтажное красное здание – заняла ЧК. В июне, опасаясь и прерываясь на полуфразе, заговорили о Самаре. Начались обыски, аресты, расстрелы. После 25 июля, после взятия белыми Екатеринбурга, власть объявила мобилизацию всех офицеров. Я шел в комиссариат, который Советы обустроили на Монастырской улице, в бывшем здании духовной семинарии. Я шел, и вместе со мной, спереди и сзади и по другой стороне улицы шли люди, старые и молодые. Но все одинаковые, одинаковые своей покорной походкой, сгорбленными фигурами, испуганными взглядами. И вдруг какое-то презрение к себе, какое-то гадостное чувство охватило меня. Я развернулся и пошел прочь.

– Если бы ты мобилизовался, я бы перестала уважать тебя, – сказала мне вечером мама. И стальные нотки прозвучали в ее голосе. Наутро я ушел из города.

8

Уже два месяца я служил в 3-м Барнаульском полку. Наконец-то угнетенное состояние, которое не покидало меня последние месяцы, исчезло. Я знал, за что я воюю. Мысли о ней я гнал прочь.

В октябре командир полка сообщил мне:

– Вас вызывают в Екатеринбург, в штаб армии к полковнику Богословскому.

В небольшой комнате с низким потолком и тусклым освещением сидел молодой, лет тридцати, черноволосый человек.

– Здравствуйте, Евгений Николаевич, – поздоровался он, сделав паузу, как бы вспоминая мое имя, но вместе с тем демонстрируя, что готовился к этой встрече. – Вы, наверное, удивлены, почему вас вызвали. Сейчас я вам все объясню. Он поднял массивную трубку телефона: – Позовите ко мне полковника Клерже.

– Присаживайтесь, – он указал мне на стул.

Через минуту в комнату вошел лысоватый и с бородкой полковник, со скучающим, и, пожалуй, уставшим лицом. Когда я поднялся, чтобы представиться, он лишь махнул рукой и сел у окна. С полминуты он пристально и оценивающе рассматривал меня.

– Вы знаете обстановку на фронте, – начал Богословский, – после взятия Екатеринбурга наше наступление остановилось. На кунгурском направлении мы, честно говоря, завязли. Тем не менее я уверен, что Кунгур мы рано или поздно возьмем. И тогда уже ничего не помешает нам достичь главной цели осенней кампании – Перми. Мы вызвали вас, поручик, потому что здесь вы можете быть более полезны, нежели находясь в полку.

Он перевел взгляд на полковника.

– Мы изучили ваш послужной список, поручик, – заговорил тихим голосом Клерже, – он слегка картавил, – вас прекрасно аттестуют по службе и в 194-м полку, и уже здесь. Но самое главное – вы пермский, вы прекрасно знаете город. Кроме того, у вас уже есть опыт перехода через линию фронта, не так ли?

Я начинал догадываться, к чему он клонит.

– Итак, все, что мы сейчас вам скажем, разглашению не подлежит, надеюсь, вы это понимаете, – продолжал он. – В Перми есть несколько белых подпольных организаций, крупнейшая из них – организация Белобродского. Ваша задача – вступить с ними в контакт, обеспечить нам устойчивую связь с ними. Кроме того – совершение диверсий на заводе и на транспорте. Но самое главное – к моменту выхода наших войск на ближние подступы к городу вы должны подготовить организованное вооруженное восстание. Начать его необходимо будет в день штурма. Я жду вашего ответа, – он в упор посмотрел на меня.

Что я мог ответить ему? У меня в общем-то не было выбора. Разве не я ушел из города, чтобы снова туда вернуться?

– Вы правы, господин полковник, я хорошо знаю город. Но и в городе многие знают меня, – сказал я.

– Об этом мы поговорим отдельно. Если вы согласны, пройдемте ко мне обсудить детали, – встал со стула Клерже.

9

Я перешел фронт недалеко от Кунгура. Собственно сплошного фронта, как мы его понимали по Великой войне, не было. Обойдя несколько сел, занятых красными, я вышел на станцию, где, предъявив документы краскома 3-й советской армии, сел на проходивший в направлении Перми эшелон. В город таким манером, конечно, въезжать было опасно. Поэтому на одной из остановок, сойдя за водой, в вагон я уже не вернулся.

Ближе к ночи я пришел в Пермь со стороны Мотовилихи. Хоть это и рабочий поселок, я рассудил, что патрулей там должно быть меньше. Домой я идти опасался. Поэтому сразу же направился к Белобродскому на Малую Ямскую.

Я долго стоял в подворотне, курил и разглядывал улицу, опасаясь слежки. Белобродский был не один. Я застал у него еще Валюженича, подполковника, мобилизованного красными, он командовал у них артбригадой. Пробыв у Белобродского около часа, я ушел. Мы условились, что я буду жить за городом, в Курье (я надеялся найти там какую-нибудь заброшенную дачу), возвращаясь в город лишь по необходимости. Мне повезло. Наш дом, который мы снимали летом четырнадцатого, стоял пустой, как, впрочем, почти все дачи. Как же мне хотелось увидеть маму, Таню… Жить на другом берегу, смотреть на город. И знать, что мне нельзя с ними встретиться.

Впрочем, я все же встретил Таню. Это было уже в декабре, за два дня до памятной даты 24 декабря. В тот день я пошел в город. Мне необходимо было на месте осмотреть подходы к объектам, которые мы наметили в качестве первостепенных для захвата во время восстания. Уже вечером, в стремительно сгущавшихся зимних сумерках, я не удержался, и решил издалека посмотреть на ее дом. Свернув в улицу, я остановился. Шторы были задернуты. Света в комнатах не было. Сзади послышался шум шагов. Я обернулся… и увидел. Она остановилась, будто бы не решаясь подойти ближе. Мы стояли и смотрели друг другу в глаза. Она первая опомнилась.

– Женя, – тихо сказала она, – Женя, я знаю, почему ты здесь. Уходи, пожалуйста. Здесь очень опасно. – Мне показалось, что она хотела еще что-то сказать, слегка запнулась, потом вновь пристально взглянула на меня. – Тебе не надо идти туда, куда ты собирался.

Не доходя до Белобродского, я увидел автомобиль и все понял. Я развернулся и быстрым шагом пошел к Валюженичу.

– Почему вы здесь? – строго спросил он. – Мы же договорились, что у меня вас не должны видеть.

– Арестовали Белобродского, – ответил, с трудом переводя дыхание, я. Только что сам видел.

Он впустил меня. Мы стояли молча и не знали, что делать.

– Нам надо всего два-три дня, – начал я. Генерал Пепеляев уже взял Кунгур. Поэтому я рассчитываю, что двадцать четвертого, в крайнем случае двадцать пятого, наши будут здесь. Действуем, как договорились.

Поздним вечером 23-го я снова пришел в город. Было очень холодно, наверное, градусов двадцать мороза. Я совсем продрог, а от нервного напряжения меня начал бить озноб. Начиналось. В шесть утра енисейцы должны были войти в