Удивительные истории о любви - Андрей Гуртовенко

дерево и сломанный позвоночник – это что, сон? Похороны, кутья, стакан водки сквозь сжатые зубы – привиделось? Юбки, лифчики… боже мой, это было так реально! Слишком реально.

Там, вокруг сердца, опять все сжалось. Он вдохнул запах. Ее туалетная вода. Ее кожа. Ее пот. А поверх всего – стойкий, терпкий аромат свежей земли. И что-то еще, явное, сладковатое.

Запах начинающегося гниения.

Кирилл поднялся и нащупал выключатель на стене.

Свет ударил по глазам. Моргая, Кирилл повернулся к сыну – нет, тот спал, как умеют только младенцы, которым порой все равно: свет, темнота или землетрясение.

Кирилл продержался всего секунду – и все-таки бросил взгляд на постель. Сердце пропустило удар.

На кровати, у окна, на своем любимом месте, там, куда он вечером сложил ее вещи, лежала Ирка. Поверх одеяла, прямо в темно-синей выходной юбке и нарядной, с блестками, блузке – теми самыми, в которых ее хоронили.

Она лежала и смотрела вверх. А потом повернула голову и взглянула на Кирилла. Мгновение, другое – и в ее глаза вернулась осмысленность.

– Что случилось, Кирюш?

Он долго-долго смотрел на нее, с ужасом отмечая каждую деталь. Бледное лицо. Серые неживые губы. Пятна похоронного грима у ушей. Поломанные ногти с застрявшей под ними землей. И дикий, неестественный угол между грудью и нижней частью туловища – там, где был сломан позвоночник.

– Что-то и вправду случилось, – ответил он.

Он метался, как безумец, но тихо, беззвучно, боясь разбудить ребенка. То вскакивая и кружа по комнате, то возвращаясь обратно, к кровати, к Ирке. Все никак не решаясь.

А потом вдруг зажмурился и начал целовать ее, торопливо, жарко, будто надеясь растопить мерзлоту ее губ. Пока предательский запах не защекотал ноздри и не заставил вновь открыть глаза. Ирка смотрела на него. Сначала с искренним удивлением, а потом понемногу начала понимать. И вспоминать.

– Авария, – глухо произнесла она. – Дерево.

Кирилл зажмурился и кивнул.

– Я… – Ирка задумалась, формулируя. – Я… болела? Он молчал.

– Стационар? Операция? – Перебирал ее голос. – Кома?

Она вела взглядом по комнате, чуть задерживаясь на знакомых вещах: телевизоре, шкафе, зеркале… И вдруг остановилась, уставившись в одну точку.

Кирилл обернулся. На полке стояла Иркина фотография. С уголком, перетянутым черной лентой.

– Я… умерла? Она произнесла это тем тоном, которым всегда повторяла его неудачные шутки. Она даже улыбнулась слегка, одним уголком рта. И так и застыла, с кривой полу-усмешкой.

– Я умерла, – ровно проговорила Ирка. – Я помню, как стучала земля по крышке. Помню тишину. А потом… Что-то случилось.

Кирилл, не в силах больше терпеть все это, вскочил:

– Стоп! – Он с размаху влепил себе пощечину. Потом еще одну. Проморгался – навернулись слезы. Щеки горели, прокушенная губа болела, а рот наполнял ржавый вкус крови. Нет, он не спит. – Стоп. Давай рассуждать логически. Хорошо? Авария, стресс, ну и случилось с тобой… Ну не знаю – каталепсия, кататония, какая-то такая хрень, что все тебя приняли за мертвую. Похоронили, а ты и очнулась там. А?

Он даже повеселел. Вполне правдоподобная версия. Все объясняет.

– Тогда надо к врачам. К врачам, Ира, понимаешь? Только не к фельдшеру нашему и не в райцентр. Там все равно не разберутся. В город надо. А то и вовсе – в Москву! Я позвоню… Я улажу все. Толику. Ты Толика помнишь? – Он достал телефон и лихорадочно застучал по кнопкам, вызывая на экран адресную книгу. – Ну, друг мой, одноклассник, помнишь?

Всхлип. Тоненький хнык – и снова всхлип. Из детской кроватки. Сын все-таки проснулся.

– Вспомнила, – вдруг сказала Ирка. – Вспомнила, что случилось. Там, под землей, я услышала Матвейку. Матвейка плакал.

Она потянулась, чтобы встать с кровати. Позвоночник отчетливо хрустнул, и Ирка опять перекособочилась. Кривым неестественным движением она поставила ноги на пол. «Туфли, – подумал Кирилл. – Ее лучшие туфли». Туфли были измазаны черной жирной почвой.

Ирка встала, пошатнулась, но оперлась о край детской кроватки.

– Сынок, – позвала она. – Иди к маме, малыш! Матвейка вздрагивал и тихо, почти неслышно, продолжал хныкать.

– Иди к маме, – Ирка попыталась улыбнуться, но опять лишь одним уголком рта. – Я тебе титю дам.

Она расстегнула одну пуговку на блузке. Вторую. Завела руки за спину и подцепила крючок лифчика, освобождая большие груди недавно родившей женщины.

У Кирилла перехватило горло. Обнажившееся полушарие было мертвенно-синим, цвета застарелого кровоподтека. Из буро-фиолетового соска сочилась сукровица. Отчетливо пахнуло гнилью.

– Нет! – прошептал он. – Не надо, Ира!

Она словно не услышала. Потянулась к ребенку.

– Ира, нет! – громко сказал Кирилл. В два шага он подпрыгнул к кроватке и перехватил руку жены.

Точнее, он подумал, что перехватил ее. С тем же успехом можно перехватить падающий телеграфный столб.

Она отмахнулась от Кирилла, и это легкое движение, не стоившее ей никакого усилия, отшвырнуло взрослого мужчину на полтора метра, прямо в стену. Блузка распахнулась, обнажив вторую грудь, ту, что была повреждена при аварии. В трещине лопнувшей кожи копошились белые черви.

Кирилл сглотнул комок тошноты, подкативший прямо к гортани. Оттолкнулся от стены.

– Ира, стой!

Женщина повернула голову, и Кирилл содрогнулся. Как мог он принять эту трупную маску за лицо живого, пусть и больного человека?!

Он опять не успел. Вновь хрустнул позвоночник, и тварь переломилась в спине, как на шарнире.

Литые пальцы вцепились Кириллу в плечо, подняли в воздух – и бросили прочь из комнаты, прямо в дверной проем.

Он рухнул тряпичной куклой у входа в кладовку. Боль от удара еще не прошла, а он уже понял, что нужно сделать. У стены на специальной стойке висело его охотничье ружье.

Первый заряд Кирилл всадил в потолок. Посыпалась штукатурка – но черт с ней. Ствол смотрел прямо в голову той, что недавно была его женой. – Медленно положи ребенка обратно, – прохрипел он. – И убирайся вон. Снесу башку нахрен. Тварь вперилась в него осоловелыми глазами. Замерла. И вдруг на лицо ее вернулось знакомое выражение. Удивленная и испуганная Ирка.

– Кирюш, ты что? – прошептала она.

– Оставь ребенка и уходи! Ира, ты меня знаешь, я не промахнусь.

Она всхлипнула, положила Матвейку на одеяльце и отошла от кроватки. Прянула к входной двери, но за ней, со двора, весомо гавкнул Эльбрус. Тогда она ловко подскочила к окну на огород, открыла его и нырнула в темноту.

Кирилл еще с минуту держал окно на мушке, потом подошел, запер на обе щеколды и лишь после этого вытер мокрый лоб.

Восемь утра. Ну, почти восемь… Рано? Рано.

Матвейка? Все в порядке, спит.

Кирилл сидел рядом с кроваткой, не выпуская ружье из рук. И вслушивался в