Русская революция, 1917 - Александр Фёдорович Керенский

Николаевского вокзала все не было. Выяснилось, что железнодорожники не решаются сформировать состав, медлят с выполнением полученных приказаний в ожидании официального подтверждения. Поезд прибыл, когда уже занялся день. Мы двинулись в автомобилях к составу, поджидавшему рядом со станцией Александровская. Хотя места в машинах были распределены заранее, в последний момент возникла сумятица и неразбериха.

Императрица рыдала. Я никогда еще не видел ее просто в роли матери. Сын и дочери, кажется, не принимали отъезд близко к сердцу, хотя тоже разнервничались и возбудились в последний момент. Наконец после обмена последними прощальными словами машины, предваряемые и сопровождаемые казацким эскортом, тронулись. Солнце в полную силу сияло на небесах, когда мы выезжали из парка, но город еще, к счастью, спал. Добравшись до поезда, сверили перечень отъезжающих. Снова прощания, поезд отправился. Они уезжали навсегда, только никто не предвидел ужасного конца.

Расскажу об одном своем разговоре с Александрой Федоровной. Старушка Нарышкина (которая, кстати, считала бывшую императрицу причиной всех бед России и Ники[31]) сидела в смежной комнате. Беседа шла по-русски; Александра Федоровна владела языком неуверенно, говорила с сильным акцентом. Вдруг лицо ее пошло красными пятнами, и она выпалила:

— Не пойму, за что меня ругают. Я всегда любила Россию, как только сюда приехала. Россия мне всегда нравилась. Как можно верить, будто я на стороне Германии и наших противников? У меня нет с Германией ничего общего. Я англичанка по воспитанию, мой родной язык — английский.

Она так разволновалась, что невозможно было продолжать беседу. Может быть, в тот момент сама верила, будто любит Россию, но искренности я, по правде сказать, не почувствовал, прекрасно зная, что она никогда не любила Россию. С какой бы деликатностью я ни коснулся темы, она непременно решила бы, что мне хочется выяснить роль, сыгранную ее окружением в интригах в пользу заключения сепаратного мира.

Как я уже говорил, мне никогда не удавалось понять ни саму Александру Федоровну, ни цели, которые она преследовала. Но, насколько я знаю, для всех приближенных (Вырубовой, Воейкова, Протопопова) она была самой умной, энергичной, никогда не обманывалась. Ни разу не видев Распутина, не могу судить о его влиянии и тем более гипнотической силе. Несмотря на всю свою сообразительность, бедняга был прежде всего невежественным мужиком и, хотя с легкостью тонко содействовал своими плутнями осуществлению чужих планов и интриг, безусловно не мог иметь собственной политической программы. Тем не менее, могу уверенно утверждать, что с началом войны он ушел в инстинктивную энергичную оппозицию. За день до начала войны император послал телеграмму Распутину с вопросом, что делать. Распутин, недавно отравленный соблазненной им женщиной, лежал тогда больной в родном селе Покровском на Иртыше под Тобольском. Копия его ответа царю попала в руки моего друга Суханова, члена Думы от Тобольского избирательного округа. Точных слов не помню, но смысл был таков: «Не объявляй войны. Народ закричит, долой того, долой этого! Тебе и наследнику не поздоровится».

Ни для кого не секрет, что порядок мобилизации императору почти насильно навязали великий князь Николай Николаевич и Сазонов. Я уверен, что телеграмма Распутина заставила царя сильно поколебаться. По-моему, Распутин, настроенный против войны, инстинктивно предчувствуя ее фатальные последствия для династии Романовых, стал изощренным послушным орудием в руках людей, заинтересованных в политике сепаратного мира. Ясно, что человек более умный и лучше разбирающийся в политике, чем Протопопов, Вырубова и компания, вполне успешно мог им внушить собственные политические взгляды. Не знаю, кто это был. Во всяком случае, точно, что именно Александра Федоровна руководила государственными делами в последние месяцы существования монархии, именно она реально управляла страной. Достаточно заглянуть в книги регистрации посетителей Александровского дворца, посмотреть, кто приходил повидаться с императрицей, чтобы понять ее роль в государственных делах. Столь же определенно она понимала, что сложившееся в России положение не позволяет ни продолжать войну, ни применять внутри страны устаревшие способы правления. Сама ли императрица решила заключить мир с Германией, избрав для этого в правительство Протопопова, Беляева, Щегловитова, Штюрмера и прочих, или кто-то другой направлял ее действия, не имеет большого значения. Безоговорочно признанный факт заключается в том, что она de facto[32]возглавляла правительство, которое прямо вело страну к сепаратному миру. Не доказано, что кто-либо из клики Распутина — Вырубовой был настоящим германским агентом, но, бесспорно, за ними стояла Германия, и в любом случае они были готовы брать деньги и любые прочие взятки.

Глава 13

Московское совещание

Кризис революции, о котором говорил Церетели в день формирования второго коалиционного кабинета Временного правительства, был в действительности кризисом власти. Как я уже говорил, завершился он победой государства. Российская демократия вышла из младенческого советского возраста. Ее голос слышался повсюду — в городских управах, земствах, кооперативах, профессиональных союзах. Зазвучал и другой голос, принадлежавший российскому организованному среднему классу, до сих пор заглушавшийся голос собственников. Поддержанное народом правительство сознавало необходимость в органе, который максимально полно и точно выразил бы общественное мнение. По техническим причинам, из-за большевистского мятежа и недавнего министерского кризиса созыв Учредительного собрания, сначала намеченный на 13 октября, пришлось перенести на 6 декабря.

Задержка была слишком долгой. Новый съезд Советов не ставил перед собой такой цели, поскольку тогда его мнение учитывалось во всей России менее чем когда-либо. В самом начале министерского кризиса сразу после отставки князя Львова Временное правительство решило созвать в Москве всероссийское Государственное совещание, чтобы заручиться дополнительной поддержкой.

Теперь мы подобной нужды не испытывали. Правительство пользовалось доверием, чувствовало свою силу. Тем не менее, оно считало необходимым провести, так сказать, инвентаризацию политических сил страны, подвести точный баланс, наконец, предоставить возможность самим политическим партиям, Советам и прочим организациям удостовериться в укреплении общественных сил и объединений. Поэтому новый коалиционный кабинет немедля, сразу после формирования запланировал созыв в Москве Государственного совещания. Открытие было назначено на 24 августа.

В день открытия совещания московский Большой театр заполнили тысячи представителей российских политических сил, общественности, интеллигенции, военных. Не участвовали только монархисты и большевики; последние фактически ушли в подполье, никого не прислав на совещание, где поистине была представлена вся Россия.

Большевики попытались спровоцировать в Москве всеобщую забастовку в знак протеста против «контрреволюционного сборища», устроенного для демонстрации «верноподданности» русского народа «диктатору Керенскому». В крайне правых кругах даже шушукались, будто «Керенский едет в Москву короноваться». Действительно, в речах с трибуны, звучавших в огромном переполненном зале театра, в кулуарах и за кулисами отчетливо звучала неосознанная мысль о диктатуре. Человеком, которому предстояло облечься в мантию