Русская революция, 1917 - Александр Фёдорович Керенский

существует слепая любовь к стране, которая хуже ненависти. Московское Государственное совещание оказалось прологом к ужасной трагедии, разыгравшейся между Могилевом, где располагалась Ставка Верховного главнокомандующего, и Петроградом, где находилось Временное правительство.

Глава 14

Правые заговорщики

Безрассудный бунт главнокомандующего, открывший перед большевиками ворота Кремля, а перед Людендорфом — Брест-Литовска, был последним звеном в цепи правых заговоров против Временного правительства. Зарубежное общественное мнение больше склонно видеть в выступлении генерала Корнилова чуть ли не неожиданный взрыв отчаянного патриотизма со стороны генерала и его сподвижников. Учитывая, что история России в период с марта по ноябрь 1917 года считается постепенным поступательным процессом советизации и большевизации государства, мятеж генерала Корнилова представляется героическим актом патриота, пожертвовавшего собой в тщетной попытке избавить Россию от «слабовольного» правительства, остановив ее на краю пропасти, к которой оно привело страну. Смею надеяться, что все уже изложенное мной читателю откроет перед его глазами несколько иную картину, реальную вместо вымышленной.

Для начала, не было ничего неожиданного в действиях участников заговора главнокомандующего русской армией против правительства, которое доверило ему эту армию на три самых критических военных месяца. Напротив, заговор развивался медленно, систематически, при хладнокровном расчете всех шансов на успех и провал. Мотив, руководивший заговорщиками, и не менее вдохновлявший сторонников заговора, не имел ничего общего с чувством бескорыстного патриотизма. Наоборот, он был весьма корыстным, продиктованным, я согласен, не личными, но классовыми интересами. Во избежание всяких недоразумений открыто заявляю следующее: говоря о мотивах преступной деятельности настоящих инициаторов и руководителей заговора, я не приписываю мотив классовой заинтересованности ни генералу Корнилову, ни его ближайшим военным друзьям, отважным русским патриотам, примкнувшими к заговору, когда вся предварительная работа уже завершилась.

Идея заговора с целью свергнуть Временное правительство зародилась в Петрограде еще в мае 1917 года, возможно, даже раньше, в кругу банкиров и финансистов[33]. Эта дата свидетельствует, что они вступали в борьбу не против революционных «эксцессов», не против «слабого» правительства Керенского, а против самой революции и нового порядка вещей в России. Подробности конспиративной деятельности той первой группы реакционеров мало известны. Знаю только, что были приняты меры для создания денежных фондов, с этой целью налаживались контакты с определенными политическими деятелями. Одновременно началось зондирование в военных кругах. Подготовительной работой и поисками средств, необходимых для гарантированного успеха заговора, занимался некий Завойко. Не знаю, был ли он настоящим участником заговора или просто агентом.

Развал армии, достигший критической степени во время отставки Гучкова с поста военного министра, поставил офицеров в положение, очень благоприятное для деятельности штатских лиц, призывавших к военной диктатуре. 20 мая в могилевской Ставке Верховного главнокомандующего генерала Алексеева состоялось первое офицерское совещание, которое привело к созданию Союза офицеров — организации, пользовавшейся огромным влиянием в близких Генеральному штабу кругах.

Председатель Союза офицеров полковник Новосильцев, офицер запаса, призванный на службу во время войны и служивший при Ставке, обеспечивал связь между штатскими организаторами и военными участниками заговора. Он имел опыт работы в земских организациях, прекрасно разбирался в политических вопросах. Будучи членом Центрального комитета кадетской партии, был избран в Четвертую Думу, которую вскоре покинул. Новосильцев принадлежал к правому крылу кадетской партии, а по происхождению и общественным интересам — к помещичьей аристократии. Он непрерывно курсировал между Ставкой и Москвой и при своей общественно-политической позиции представлял для заговорщиков немалую ценность. В начале июня (то есть до нашего военного наступления во время председательства князя Львова) положение дел, связанных с заговором, можно резюмировать следующим образом.

Направлявшиеся на фронт специальные эмиссары Центрального комитета Союза офицеров старательно занимались вербовкой сторонников среди офицеров действующей армии. Кстати замечу, что руководителей заговора в Ставке сильно разгневало смещение генерала Алексеева и его замена генералом Брусиловым, поскольку Алексеев с самого начала был в курсе деятельности Новосильцева с его ближайшими сподвижниками, помогал им советами, своими связями в обеих столицах. Генерал Алексеев был первым кандидатом в диктаторы, отвергнутым, когда он уже начинал играть активную роль.

Следующим стал адмирал Колчак, выдвинувшийся на первое место после разрыва с Черноморским флотом. Но из этого замысла ничего не вышло, и, когда адмирал Колчак уехал с особой миссией в Соединенные Штаты, поиски генерала на белом коне продолжились.

До июльского большевистского мятежа внимание правительства сосредоточивалось на левых, на единственной стороне, откуда, казалось бы, можно ждать новых потрясений. По-моему, правые заговорщики мало надеялись на успех. Они, повторяю, еще не обрели «героя», пресловутого «генерала на белом коне», обязательного для любого pronunciamento[34] по законам классического искусства. И остальные были еще недостаточно сплоченными и организованными. А самое главное, не сложилась незаменимая для успеха их предприятия общая социальная и психологическая обстановка. Финансисты, штабные офицеры, те петроградские и московские политики, которых отодвинуло в сторону свержение монархии, просто «медленно накапливали силы» в предвидении «событий», в которые можно будет вмешаться «при необходимости», тогда как их фронтовой эмиссар Завойко, окопавшийся рядом с Корниловым, пока не проявлял никаких явных признаков деятельности.

Психологическая подготовка государственного переворота

Благоприятные для серьезного вооруженного заговора против правительства психологические условия возникли только после большевистского выступления и одновременного отступления наших войск на фронте в Галиции 19 июля. Известие об отступлении русских войск, страх, граничивший с паникой, деморализация бежавшей армии — все это губительно отразилось на всех военных, вселив в командиров, начиная с высших и заканчивая правительственными комиссарами и армейскими комитетами, общее чувство оскорбленного патриотизма.

Я уже имел случай указать на тот факт, что стратегический план кампании 1917 года ставил нашей главной задачей проведение боевых операций ради возвращения на русский фронт немецких дивизий. Сколь бы тягостное психологическое впечатление ни произвело отступление на русский народ, больно задев его патриотические чувства, это никак не могло отрицательно отразиться на неоспоримой критической стратегической важности возобновления боевых действий на русском фронте. Такие закаленные люди, как генерал Алексеев и генерал Деникин, вполне могли понять этот простой военный трюизм. Они ничуть не хуже Временного правительства знали, что ситуация в австро-германских окопах оставляет желать много лучшего. Они знали, что запланированный Людендорфом молниеносный бросок в направлении Киева и Одессы потерпел полный провал из-за дезорганизации австрийской армии. Подобные абстрактные соображения не всегда доступны огромным народным и солдатским массам, болезненно переживающим новую военную неудачу, горечь которой немало усиливала согласованная пропаганда Ленина и Людендорфа.

В полночь 20 июля я получил первую телеграмму с сообщением о прорыве нашего фронта в направлении Тарнополя. 21–22 июля в месте прорыва началось решительное наступление, в результате чего наши войска