Русская революция, 1917 - Александр Фёдорович Керенский

знаменами отдает последние почести борцам за свободу. Невыносимо мучительное, драматическое переживание. В то время гарнизон был еще прекрасно дисциплинирован, беспорядков мы не опасались. Даже были уверены, что войска проявят примерную выдержку и ответственность, и эта уверенность совершенно оправдывалась. Однако с приближением торжественного дня Николай все сильней и сильней беспокоился, так что я в конце концов решил перенести захоронение в другое место или хотя бы на другой день. Видно, царю особенно не хотелось, чтобы оно состоялось в Страстную среду, которую он обычно проводил в молитвах. Опасался толпы или помнил, как проходила Святая среда в прошлые времена?

Но когда я через несколько месяцев попросил приготовиться к дальней поездке, он сохранил полнейшее спокойствие. Было это в начале августа. С самого начала лета вопрос о судьбе императорской фамилии привлекал повышенное общественное внимание и доставлял нам немалое беспокойство. На память приходили забытые эпизоды царствования Николая II, реакционеры опять обретали надежду, в их противниках крепли чувства ненависти и мести. Дисциплина в Царскосельском гарнизоне ослабла, и я опасался, что Александровский дворец станет небезопасным, если в Петрограде вспыхнут новые беспорядки. Вдобавок провокаторы начали распространять просочившиеся в гарнизон слухи о контрреволюционных заговорах и намерениях освободить царя. Как-то ночью автомобиль врезался в решетку Царскосельского парка, после чего было объявлено, будто машина должна была специально обеспечить доступ в охранную зону. Слухи, естественно, были несколько преувеличены, хотя мы посчитали необходимым установить новый пост охраны у разбитой решетки. Тревожные пересуды не прекращались, и я наконец решил временно перевести императора с семьей куда-нибудь подальше в тихий уголок, пока они перестанут привлекать такое внимание. До оправдания императрицы в ходе правительственного расследования козней клана Распутина царскую семью невозможно было выслать за границу, так как Великобритания отказалась во время войны предоставить убежище представителям российского императорского дома. (Неопровержимый исторический факт.) Переправлять их в Крым уже было рискованно. В результате я выбрал далекий Тобольск, стоявший вдали от всех железнодорожных линий, зимой почти совсем отрезанный от мира. Императорское семейство можно было удобно устроить во вполне комфортабельном доме тобольского губернатора.

Подготовка к отъезду велась в строжайшем секрете — малейшая огласка породила бы всевозможные препятствия и осложнения. Даже не всем членам Временного правительства было известно, куда отправлялась царская семья. Фактически об этом знали пять-шесть человек в Петрограде. Легкость и успешность подготовки и устройства отъезда свидетельствует о прочности положения в августе Временного правительства. В марте-апреле было бы невозможно вывезти царя из резиденции без нескончаемых споров с Советами и пр. А 14 августа император с семейством отправились в Тобольск по моему личному распоряжению с согласия Временного правительства. Ни Советы, ни кто другой не вмешивался, узнав об отъезде постфактум.

Назначив дату отъезда, я изложил царю основания принятого решения и предложил приготовиться. Место назначения не назвал, посоветовав только взять теплую одежду для себя и домашних. Император внимательно выслушал, а после моей просьбы не сомневаться, что это делается ради благополучия семьи, посмотрел мне в глаза и сказал:

— Я и не сомневаюсь. Мы вам верим. Если вы говорите, что это необходимо, я убежден в подобной необходимости. — И снова повторил: — Мы вам верим.

Слыша из его уст такие слова, я припомнил другую сцену былых времен. Мне вспомнился процесс в военном трибунале Петроградского округа над замечательной личностью, Карлом Траубергом, руководителем террористической организации. Эта организация уже собрала доказательства и приготовилась к серьезнейшим покушениям, в том числе на великого князя Николая Николаевича, Щегловитова и прочих. Трауберга приговорили к смерти. Председателем трибунала был генерал Никифоров, человек жестокий, циничный, для которого не было ничего святого. Трауберг на процессе держался достойно, как истинный революционер, мужественно, храбро, без колебаний принимал вину на себя, выгораживая товарищей. Когда прокурор попытался расставить ловушку и уличить его в противоречии, председатель при всей своей циничности строго его оборвал: «Суд верит Траубергу, знает, что он говорит правду». Помню, лицо обвиняемого вспыхнуло радостной гордостью, он сделал перед присутствовавшими жест, невольно свидетельствовавший о нравственной победе гениального революционера. Через два дня Карл Трауберг был повешен «по приказу Его Величества».

Эта сцена вспыхнула у меня в памяти, когда я взглянул в глаза царю. Видимо, он прочел в моем взгляде радость, поскольку при его словах «мы вам верим» я понял, что погибшие за победу великой революции наконец отомщены! Он мне верит! Никогда никому не веривший по-настоящему самодержец доверяет себя и собственных детей Революции! Потому что победил не я, победила Революция.

Опьяненная кровью толпа не имеет понятия ни о подобном возмездии, ни о такой победе. Завладевшие ныне Россией убийцы и так называемые «практические политики» от души посмеются над моей наивностью, только я, тем не менее, убежден, что единственная достойная великой революции месть заключается только в триумфе добра и гуманного милосердия.

Отъезд императора с семьей в Тобольск был назначен на ночь 14 августа. Все приготовления завершились, к моему удовлетворению, и в одиннадцать часов вечера после заседания Временного правительства я отправился в Царское Село, чтобы присутствовать при отправлении. Сначала обошел казармы, осмотрел караульных, выбранных в частях для сопровождения поезда и охраны царя по прибытии на место назначения. Конвой полностью был готов, пребывал, кажется, в неплохом настроении. Смутные слухи успели поползти по городу, и с раннего вечера кучки любопытных облепили решетку окружающего дворец парка. Во дворце заканчивались последние приготовления. Выносили вещи, грузили в машины. Все изнемогали от усталости и напряжения. Перед отъездом я разрешил царю повидаться с братом Михаилом Александровичем, будучи, конечно, обязанным при этом присутствовать, как бы ни было мне неприятно навязываться. Братья сошлись в кабинете императора около полуночи. У обоих был очень взволнованный вид; глядя друг на друга, они снова переживали последние пролетевшие месяцы. Долго молчали, потом заговорили бессвязно и сбивчиво, как обычно бывает при торопливых встречах в лихорадке отъезда.

— Как Аликс, дети? — спрашивал великий князь.

Они стояли лицом к лицу, держась как на иголках, время от времени один хватал другого за руку, за мундирную пуговицу.

— Нельзя ли повидаться с детьми? — обратился ко мне Михаил Александрович.

— Нет, — ответил я, — я не могу продлить свидание.

— Хорошо, — сказал великий князь и повернулся к брату: — Обними их за меня.

Стали прощаться. Кто мог подумать, что они видятся в последний раз!

В ту необычную суетливую ночь маленький царский сын совсем расшалился. Сидя в смежной с кабинетом императора комнате, отдавая распоряжения и ожидая известия о прибытии поезда, я слышал топот и мельком видел бегавшего по коридору мальчика.

Время бежало, а поезда с петроградского