Викинг. Страсти по Владимиру Святому - Наталья Архипова

Ромеи Херсонес любили, ценили, но освобождать из осады не торопились.

Это было унизительно – сидеть под неприступными стенами города, которому никто не приходил на помощь и жители которого не очень-то беспокоились из-за осады, а лишь издевались, кривляясь на стенах. На их месте он поступал бы так же, но внизу на своем было тошно.

Продовольствия в городе достаточно, воды тоже. На стены не взобраться, и пусть не три года, но стоять можно было долго. Под градом насмешек горожан и на посмешище всему остальному миру.

Владимир стоял, издали глядя на стены Корсуни. Уйти? Но это будет не менее унизительно, чем стоять. Чем дольше длится это положение, тем сильней пострадает потом Корсунь, но жители города, похоже, этого не боялись…

Стены высокие, за них не заглянешь, не поймешь, что творится там внутри.

Вдруг его осенило!

Позвал воевод, объяснил.

Со следующего дня под стенами начало твориться что-то непонятное. Осаждающие, прикрывшись нарочно сколоченными огромными щитами, что-то делали. Подкоп? Но под эти щиты землю носили, а не уносили!

Правитель Корсуни собрал Совет. Вопрос был один: что делают снаружи эти русы?

Подкоп бесполезен, его не сделаешь слишком широким, чтобы могли прорваться сразу много людей, а по одному осажденные перебьют нападающих раньше, чем те нанесут последний удар мотыгой, пробивая отверстие.

– Они делают не подкоп, а насыпь!

На внесшего такое предложение смотрели с непониманием.

– Да, они сделают насыпь вровень со стенами и смогут обстреливать нас снаружи, да и попасть на саму стену тоже.

Что же делать?

Решение приняли тоже удивительное. Жители Херсонеса сделали подкоп под собственную стену там, где дружина князя Владимира насыпала землю снаружи. Одни снаружи работали днем, насыпая землю, другие внутри крепостных стен ночью уносили ее и укладывали посреди города.

Бесконечно так продолжаться не могло, но продолжалось. Дружина начала роптать первой. Положение становилось безвыходным. Владимир был готов объявить, что возвращается в Киев, а на Корсунь и даже Царьград пойдет следующей весной, и тогда обидчики за все ответят.

И тут…

Сообщений оказалось сразу два – одно снова на пергаменте с красной императорской печатью, второе принесено стрелой из-за стены.

Императоры сообщали, что их сестра поставила условие: она должна лично убедиться, что князь крещен, а для того желает увидеть, как он окунется в купель. Обозвав царевну старой дурой, Владимир отшвырнул императорское послание и взялся за другое.

Неведомый предатель сообщал, что Корсунь получает воду не из колодцев, как все думают, а по трубам, перекрыть которые можно с востока. Чтобы предатель потом мог получить свои тридцать сребреников, часть листа была неровно оторвана. Понятно, кто предъявит оторванный клочок, тот и получит награду.

Князь сгоряча пообещал:

– Если правдой окажется – крещусь заново! Ищите!

Нашли и разрушили трубы, которые многие годы несли воду в город, легко, крушить – не строить.

Ни один город без воды не выстоит. Даже без еды может держаться долго, но не без воды.

Человек с клочком, совпадающим с предательской запиской, нашелся сразу, он сам пришел и показал пергамент.

– Как тебя зовут?

– Анастас.

– Анастас Корсунянин… Что еще хорошего есть в Корсуни?

– Дочка у правителя хороша.

– Покажи где.

Он показал. Князь посмотрел. Убедился. Согласился. Не так чтоб уж очень, но миленькая, разве что смугловата.

Эта девочка не была ни в чем перед ним не виновата, но в ту минуту она воплощала в себе все унижение, которое Владимир испытал за свою жизнь. И сумасшедшая ярость, столько лет копившаяся в сердце, застила не только глаза, но и разум. Юная красавица заплатила за все…

Позже Добрыня спросил у князя, не представлял ли тот на месте дочери корсунского правителя Рогнеду.

– Рогнеду? – удивился князь. – Нет, Рогнеда сопротивлялась, а эта была послушна.

Тех, кого ты обидел, нужно убить. Иначе они придут и попытаются убить тебя. Так учил его Рагнар. Рогнеда подтвердила слова варяга. И теперь христианин Владимир поступил так, как поступил язычник Вольдемар. Он обесчестил дочь на глазах у родителей, а потом убил родителей на глазах у дочери.

Пройдет много лет, и его собственный сын, рожденный от этого бесчестья, придет, чтобы спасти отца от убийц. Но спасет не потому, что отец, а чтобы князь сумел по-настоящему искупить свои грехи. И еще четыре десятилетия, когда все будут считать его умершим, бывший князь Владимир будет каяться и молить о прощении за себя и своих детей сначала в глухом скиту, а потом в основанной им обители.

– Князь, что ты ответишь императорам?

Владимир окинул взглядом монаха, привезшего послание и ждущего ответ.

– Передай императорам, что с их сестрой будет то же, когда я Константинополь возьму. Не хочет за меня замуж – пойдет на развлечение моей дружине, но сначала я сам позабавлюсь!

Монах ахнул:

– Да ведь ты же христианин, князь?!

– А христиане безгрешны? Не вынуждайте меня грешить, и я буду добрым христианином.

Монах отбыл, потянулись дни ожидания. Вернее, ждал князь, а его дружина грабила Корсунь, окрестности были разорены давно.

Чего он ждал? Приезда надменной царевны? Стоило ли?

Нет, князь о царевне и даже своем сватовстве не думал, с ним творилось что-то неладное.

Князю предлагали самых красивых девушек, приводили опытных женщин, несли серебро и злато, но он словно ничего не видел. Такого с Владимиром никогда не бывало, таким его дружина не знала. Князь мог отступить, передумать, уйти, даже удрать, но не превратиться в мятущееся существо.

Дружинники шептались:

– Словно околдовали…

– Эка невидаль – город захватили…

– Да и девок мало ли где и каких попортили…

А Владимир которую ночь не мог заснуть. От бессонницы покраснели и слезились глаза. Стоило их закрыть, как перед мысленным взором появлялась окровавленная Елена, протягивающая руки к своей дочери:

– Зачем я тебя родила для бесчестия?!

Эта картина уже была однажды в его жизни. Пожалуй, с нее и началось все.

Владимир вдруг отчетливо вспомнил то, что долгие годы прятал глубоко в себе, потому, что думать об этом было неприятно и даже страшно. Князь Рогволод, избитый и связанный, весь в крови, рычал сквозь разбитые губы и выбитые зубы:

– Проклинаю тебя, щенок! Жизнью своей за позор моей дочери заплатишь! Всех Рюриковичей проклинаю до двадцатого колена!