Ведущая на свет - Вера Волховец

Мне кажется, что я вязну как бабочка в янтаре этих глубоких глаз. Но купаться в них так тепло…

— А ты что подумал? — фыркаю я, пытаясь не подавать виду, насколько глубоко во мне отадалось радостью от этой внеплановой встречи.

— А я подумал, что уже настолько сошел по тебе с ума, что мне от тоски мерещится твой запах, — ухмыляется Генри.

— Прям уж от тоски? — я осторожно кошусь на Анну. Она покамест безучастна. Это уже даже начинает немного напрягать.

Генри же не отвечает, смотрит на меня, и кончик его языка проходится по сухим губам. Эй, это кто там на меня облизывается, а?

Видимо, мое возмущение приходится этому рыжему бесстыднику по вкусу, потому что он широко ухмыляется и шагает мне навстречу, сгребая меня в объятия. Не очень удобно, учитывая, что я по-прежнему держу Анну под руку, но отказаться — невозможно.

— Птичка, я ж тебе говорил, меня устраиваешь только ты, — смеется Генри, утыкаясь губами мне в лоб, — хотя если ты настаиваешь, мы можем поразвлечься и втроем.

— Генри-и-и…

— Стонешь ты прекрасно, птичка, очень многообещающе. Позже повторишь на бис? Лично для меня. И в более интимной обстановке.

Улыбка бесстыжая — конечно же прилагается!

Ей богу, хочется укусить его за нос. Ну сколько можно-то? Тем более, я же вижу — это наносное, лишь только следование созданному имиджу, глаза у демона очень напряженные, и на Анну он смотрит с тревогой, явно взвешивая её опасность. И для кого она может быть опасна? Для него? Ха! За меня он беспокоится. Это очевидно — и безумно приятно.

— Ты сможешь за ней присмотреть? — я впиваюсь пальцами в пальцы Генри. — Я… Отмолила и её… Как тебя.

— Птичка… — Генри выдыхает это потрясенно, округляя глаза, — ты с ума сошла? Тебе мало было за меня огрести?

В отличие от Деймона Генри понимает нюансы поручительства слету, сразу понимая, что это значит для меня.

— Я… Так было нужно! — я твердо поджимаю губы. — Ты присмотришь за ней, или…

— Тш-ш, — Генри обрывает меня резким движением подбородка, — я присмотрю, конечно, чтобы она не натворила глупостей и не подставила ни тебя, ни всех нас. Мы уже договорились, птичка.

Ох-х… С моих плеч будто сваливается тяжелая ноша. И я утыкаюсь в крепкое плечо, вдыхаю пряный запах мягкой кожи его куртки и закрываю глаза. Какой же он надежный — этот несносный демон. Все-таки я не зря в него верю. И ни секунды не жалею, что из всех висельников Холма Исчадий я шлепнулась именно на его голову

— Ты торопишься? — мягко шепчет Генри, проходясь ладонью по моим волосам. — Или мы все-таки можем поболтать нормально? Опять же, твоей подружке явно нужно хорошенько поспать, а я нашел неплохое лежбище тут неподалеку. Посмотришь?

Сначала я хочу было сказать, что да, тороплюсь, а потом прикусываю кончик языка. А куда я вообще тороплюсь, а? У меня же выходной, так?

И я ведь имею право на эту увольнительную? Я её честно заработала! Так какая разница, с кем я её проведу?

Лежбищем Генриха была небольшая двухкомнатная квартирка, в рабочем квартале. Не шикарная, всего лишь «уютная», но большего Генрих и не искал, это жилье хотя бы не пропахло бесами.

Квартирка была из арендных, тех, из которых уже съехали предыдущие жильцы, а новых хозяева еще не нашли.

Бесы в таких старались не селиться, слишком велик был риск попасться на глаза смертным в неурочное для охоты время. Что там они могли, эти слабые демоны — пару минут в человечьем облике продержаться. Напасть, напугать, впиться в душу когтями — и дать деру. Только лежбищем потом уже не воспользуешься — серафимы обязательно включат эту точку в маршрут своих патрулей. И не всегда же бывает сила материализовываться. Одна неудачная стычка с более сильным демоном — и сил нет, а деру давать и рисковать — обязательно придется.

Мертвые квартирки да заброшенные дома были все-таки надежнее.

Генрих всего этого не боялся — мало того, что уж ему-то бы хватило силы выпить душу хорошенько — не досуха, конечно, но все-таки сущность бы была подкреплена на сутки, не меньше. Так еще и чутье позволяло услышать смертных, прибывших в эту квартиру, как только они подойдут к подъезду этой многоэтажки. И сделать ноги Генрих в любом случае успеет.

Анна Фриман и вправду падает на диван, как только его видит. Отворачивается спиной, ежится, обнимая худые плечи и рассыпая свои светло-рыжие непослушные кудри по первой же диванной подушке.

— Мне не нравится, что она молчит, — Агата обеспокоенно покусывает губы, — ты вел себя по-другому.

— М-м-м, — Генрих опускает ладони на плечи встревоженной птички и с удовольствием дает рукам больше воли, обнимая девушку и привлекая её к себе, — не равняй. Я — исчадие, меня распятие до забытья не отключало. Она — суккуб. Она просто слабее. Дай ей пару часов отоспаться, и мы сможем с ней поболтать. Ангел и демон, все как по канонам.

— Ангел из меня тот еще… — нервно фыркает Агата, — я уже второму демону помогаю уйти с Полей.

— Ты жалеешь? — Генрих на мгновенье замирает. — Жалеешь, что освободила её? И меня?

Он и сам понимает, что вопрос вышел каким-то мальчишеским, совсем не подходящим ему, трехсотлетнему, конченому грешнику.

Ну, а что поделать, если растерянность Агаты будто горячим воском капнула на кожу. Если уж она уже засомневалась, то кто вообще в него поверит? Он сам? Ха! Он сам себя знает слишком хорошо.

Генрих получает свой ответ до того, как Агата накрывает его пальцы своей мягкой ладошкой и глубже зарывается в его объятия.

— Не говори ерунды, великий и ужасный, — губы нахальной птички изгибаются в дерзкой улыбке, — почему это я должна жалеть, что освободила тебя? Да и её я отмаливала по своей воле.

Облегчение, совершенно мальчишеское, примешивается к медовому вкусу её теплых губ. Нет, все, она допрыгалась…

Задачка у Генриха сейчас проще некуда: обвить Агату за талию и потянуть ее в сторону двери, не давая её губам ускользнуть от него ни на мгновение.

Если она надеялась отделаться от него парой поцелуев — придется лишить её самых последних надежд. С ней и так-то каждый поцелуй — как последний. Чуть только расслабься, и упорхнет птичка в свой Лимб, и дожидайся её потом, без возможности связи.

Этот день был подарен Генриху немыслимым чудом, а значит, чудо надо выпить до дна. Взять с неё все, что только возможно, прежде чем она опять ускользнет из его хватки.

В коридоре Генрих притискивает маленькую нахалку к стене. Даже прихватывает её под бедра, заставляя обвить его ногами.

— Генри, — птичка заливается румянцем, и в сумраке коридора этого не видно, но Генрих чует её зашкаливающее смущение и все додумывает сам, — ты что творишь?

— Целую тебя, — невинным тоном откликается демон и касается кончиком языка мочки нежного ушка, — тебе не нравится, а, моя птичка?