Ведущая на свет - Вера Волховец

— То есть мне мерещится, что ты меня хочешь затащить в постель, да? — насмешливо фыркает Агата, явно заблудившись между честным «мне очень нравится» и воплями скромности, требующей это скрывать.

Будто сам Генрих не ощущает, как тихонько вздрагивает Агата от каждого его поцелуя, доставшегося её чувственным точкам. И вздрагивает, и льнет к нему, будто умоляя продолжать.

— Постель не обязательна, — парирует демон, крепче зажимая Агату между своим телом и стеной, — ты даже не представляешь, сколько вариаций на вольную тему у той же стеночки я знаю. И потом, я ведь обещал тебе наказание, если в твой выходной увижу тебя в Лондоне, помнишь? Вот. Это — оно!

Губы Генриха опускаются чуть ниже, касаясь изгиба нежной шейки, и Агата тихонько ловит ртом воздух…

— Хочешь, чтобы я остановился?

Генрих в принципе очень любил этот вопрос, но почему-то ответ Агаты его волнует сильнее прочих. Эта птичка уже проболталась о том, что опыта у неё в этом вопросе никакого. И да, ему нужно её внятное согласие. Оно подпишет последнюю строчку в песне победы Генриха Хартмана.

— Так что, остановишь меня? — мягко мурлычет Генрих забывшейся и не ответившей ему сразу девушке. — Или, может, у тебя нет других планов на этот выходной?

— Ты точно Адама с Евой не искушал? — хмыкает Агата и сама подставляет свою шею. — Или в этом случае Адаму бы Евы не досталось?

По губам Генриха ползет насмешливая улыбка. Только эта безумная девчонка умудряется одновременно и подыгрывать ему, и в то же время упрямо игнорировать львиную долю хоть той же «игры мышцой».

Будто все это ей совершенно неважно, а Генрих ей нравится вот так, сам по себе. Не Миллер, с его чертовым нимбом и чистыми крылышками, а Генрих Харман — безнадежный, исчадие ада, к которому кому-то вроде этой чистой и такой искренней девицы было приближаться опасно.

Она же вела себя как девчонка, игравшая со стеклянными шариками, усевшись меж лап у чудовища. А чудовищу вообще-то полагалось сожрать маленькую нахалку, но он уже который день смотрел на неё и не мог оторвать зачарованных глаз.

И вот это заставляло Генриха сейчас не спешить, растягивать удовольствие, смаковать эту дерзкую птичку от поцелуя к поцелую, наслаждаться её постепенно растекающимся по телу волнением и тихими чувственными вздохами, подталкивать её все ближе к тому, чтобы она уже сама приняла нужное Генриху решение. Чтобы сама сказала, что хочет и готова…

Как ни странно, но первой вздрагивает именно Агата. Вздрагивает, напрягается, заставляя уже и Генриха остановиться и замереть, вслушиваясь в тишину квартиры. Ничего не слышно.

— Я слышала какой-то шорох, — тихонько замечает птичка, поясняя Генриху свое замешательство, и теперь и он напрягает слух сильнее. Неужели смертных грабителей принесло?

— Я ничего не слышу…

— Холодом тянет, — Агата обеспокоенно напрягается, заставляя Генриха позволить ей снова встать на ноги.

Обратно в комнату они шагают вместе, и поминают черта — тоже хором. Агата не ошибается, холодом и правда тянет.

Окно гостиной маленькой квартирки распахнуто, а диван, на котором отходила от распятного забытья Анна Фриман, пуст, на нем будто и не лежали.

— Ну вот. Кажется, теперь у нас все-таки есть иные планы на этот мой выходной, — с едва заметным, но все-таки разочарованием, резюмирует Агата, — её нужно найти, пока она не натворила ничего критичного. А лучше — чтоб она вообще ничего не натворила.

С чего бы Генриху вообще париться безопасностью этой чокнутой суккубы? Сбежала и сбежала, черт с ней. Но он ведь обещал за ней приглядеть, вот что важно…

И Агата смотрит на него с такой искренней и глубокой надеждой… Обманывать именно её ожидания почему-то не хочется.

Прежде чем втянуть воздух глубже, чтобы разобрать запах Анны Фриман лучше и встать на след, Генрих обещает себе — как только он останется с этой склонной к побегам паршивкой наедине — нужно будет все-таки выдергать ей ноги. Чтобы неповадно было! Ни бегать где попало, ни обламывать чужие планы.

— Мы продолжим, — милосердно обещает Генрих Агате, присаживаясь на край подоконника и глубоко втягивая носом воздух.

— Страшная угроза, — Агата строит напуганную рожицу, — могу ли я надеяться на милосердие?

— Это вряд ли, — Генрих широко ухмыляется и встряхивает головой, чтобы девушка не отвлекала. Болтать с ней можно долго, это он уже понял и оценил. Вот только сейчас ему нужно сосредоточиться, а не отвлекаться на болтовню. Его дело — найти след. Хочется для полноты чувств еще и закрыть глаза, чтобы усилить чутье раза в три, но в этом нет необходимости.

— Ну? — пальчики Агаты осторожно сжимают его за плечо. — Ты что-то чуешь?

Что-то? Четверть Лондона со всеми нюансами одолевающих срастей! Тут главное — не принюхиваться и не пытаться в этом разобраться, а то можно и с ума сойти. Нужно сфокусироваться на том единственно нужном следе, что интересен в данный момент.

— Пару секунд, птичка, — мягко откликается Генрих, — у нашей красотки запах очень блеклый…

— Это плохо? — Агата встревоженно напрягается. — Ты не сможешь её найти?

— Скорее хорошо, — возражает Генрих, — она слабая и значит — не очень быстра. В драку за душу не полезет, будет долго блуждать по улицам, пытаясь найти какого-нибудь болвана, на которого не нужно будет тратить гипноз. И мы её гораздо проще догоним. А что насчет «найти»… Птичка, ты во мне не уверена? Думаешь, я могу учуять через половину Лондона тебя и не найду дохлую суккубу?

Это не претензия, так, легкая насмешка, высказанная тоном, в котором эротизм крепко смешался с иронией. Так, чтобы лишний раз заставить эту скромницу подумать именно о том, о чем она думать ужасно стесняется. Уж больно приятна на вкус её неискушенность. И ведь яснее некуда, сколько бы её сейчас ни бросало в жар — достанется она именно Генриху Хартману. Никуда-то эта дивная прелесть от него не сбежит.

— И как мы будем догонять? Я на крыльях, ты на лапах? — птичка решает вообще не отвечать на последний вопрос демона, а свои — задает просто с вопиющей безмятежностью. Будто «на лапах» Генрих не один из самых чудовищных демонов окрестных мест.

Сейчас по Лондону бродило всего одно исчадие, если нюх Генриха не обманывал. Ну, если, конечно, не считать того чудилу, что попался им в самый первый визит Агаты.

И какая-то маленькая, пернатая пигалица смеет перед ним не трепетать? Не дрожать? Не бояться?

Снова хочется потянуться к её лицу, сжать в пальцах упрямый подбородок и целовать, целовать, целовать, пока у этой дерзкой девчонки не кончится воздух в легких.

Жаль, дело требует внимания…

— На крыльях ты меня легко потеряешь, — Генрих покачивает головой, — как в прошлый раз, верхом на моей спине удержишься?

— Верхом, говоришь? — у Агаты на лице расползается ужасно плутовская улыбка. Настолько, что Генриху хочется щелкнуть её в лоб.