Правила игры в любовь - Ева Ночь

— Лео, у нас есть аптечка?

«У нас» срывается с губ легко. И я пугаюсь. Вдруг он… возразит? Глупости какие лезут в голову.

— Сейчас, — кивает он и широким шагом уходит куда-то, а я веду Лену в большую комнату. Мы там почти не бываем, но там очень удобный большой диван и много подушечек.

В аптечке, что принёс Лео, не так уж много всего. Но перекись, к счастью, есть. Я обрабатываю ссадины на лице и руках. Лена страдальчески морщится, но терпит.

— Отцу не говори, — просит она тихо.

Лео взрывается. Опасный, резкий, бескомпромиссный.

— Он-то должен знать в первую очередь! Это была его затея с этим браком! И он должен видеть и понимать, что ошибся! А ещё больше он должен чувствовать свою вину. За то, что выдал тебя замуж, как скотину продал этому уроду! И за то, что не дал развестись, когда это случилось в первый раз!

Я почти не знаю его таким. Со мной он никогда не позволял себе кричать. Но я понимаю: это тоже Лео, просто та его часть, от которой он меня тщательно оберегал, не давал вникать и видеть. Не позволял другим касаться меня тёмной стороной своей жизни.

Не ужасаюсь и не боюсь. Потому что, наверное, солидарна с ним.

Его отец… показался мне милым и добрым. Но в Короле-старшем тоже жила вот эта тёмная сторона, которую он не открывал своей семье. Берёг своих девочек да и Лео, я думаю, тоже.

— Сядь, Лёнь, — голос у Лены слабый, но настойчивый. Что-то в нём прорезается стальное, ведь она тоже Король. — Я должна тебе кое-что рассказать. Сядь.

Лео спотыкается, словно наткнувшись на барьер, смотрит на сестру долгим взглядом, а затем всё же садится рядом, подтянув к дивану стул.

— Ты не знаешь ведь. Это я настояла на этом браке. В то время… так было нужно. Я сама. Отец не заставлял.

— Зачем ты его оправдываешь. Ни за что не поверю, что ты вышла замуж за Ибрагимова по своей воле.

— Вышла. Сама. Потому что хотела помочь отцу. Ильдар… шантажировал его. И в то время ему нужна была новая игрушка — я. Ни на что другое он не соглашался.

Лео встряхивает головой, словно отгоняет непрошенные мысли или образы. Черты у него обострились, губы сжаты, подбородок упрямый и жёсткий. Я ловлю себя на мысли, что хочу прикоснуться к нему, успокоить, смягчить как-то всё, что сейчас происходит.

— И отец позволил. Ведь знал, что это за человек. Согласился. Принёс тебя в жертву. Никогда ему не прощу. И скажу всё, что думаю. Не хочу молчать.

— Не надо. Он не соглашался. Я сделала всё сама, — Лена выговаривает слова устало и как-то безразлично. — Папа не смог помешать, хоть и пытался. Но уже было поздно что-то менять. Тебе сложно в это поверить, Лёнь, но иногда так бывает. Обстоятельства. Непреодолимые. Может, судьба. И, пожалуйста, прошу: не нужно ничего, слышишь? Это всё, — она проводит здоровой рукой от головы до ног, — простая и понятная плата. Ильдар согласился на развод. Я ему больше не нужна. Бесплодная. А ему нужны дети.

— Я его сам сделаю бесплодным. Не будет у него детей, — в голосе Лео столько угрозы и ярости, что я прикрываю глаза на миг. Он никогда не бросается словами. — А ты наивная, если думаешь, что он просто так возьмёт и отстанет, отпустит тебя.

— Отпустит, — улыбается Лена разбитыми губами и морщится от боли. — Всё кончено, Лёнь. Страница перевёрнута. И отцу ничего не говори.

— Он же всё равно узнает, когда ты не явишься на выходных под его крыло. Он такие вещи моментально вычисляет. От него не скроешься.

— Придумаю что-нибудь, — пожимает Лена плечами. — Упала. Попала в аварию. Без разницы. Лишь бы он не волновался и не переживал.

Лео снова смотрит на сестру внимательно. А у меня в сердце — пожар. Беспокойство. Укол болезненный. Что-то за всем этим кроется…

— Ты зачем его выгораживаешь? — сводит Лео брови в одну линию. — От чего бережёшь здорового крепкого мужика?

Лена вздыхает и кладёт голову на изголовье дивана. Плечи её опускаются.

— Он болен, Лёнь. Делает вид, что всё хорошо. А на самом деле… Вика рыдала в три ручья, просила, чтобы мы его уговорили. Но я даже не знаю, как подступиться. Ты же знаешь: он привык быть сильным и ни от кого не зависеть. Он поэтому и женить тебя жаждет. Чтобы внуков увидеть. От меня не дождётся — знает. А ты… его единственный и реальный шанс увидеть своё продолжение. Для него это многое значит.

У Лео остановившийся взгляд. Плечи каменные. Да и он весь напряжён до предела. Тронь — и зазвенит, разрежет тишину, как порванная струна.

Я слышу, как тикают часы на столе. Старинные, с завитушками. Кажется, я их видела когда-то. В квартире, где Лео жил с матерью. Надо же: только заметила, а до этого и внимания не обращала.

Мне снова становится страшно. До дрожи, до озноба.

Как коротка человеческая жизнь. Быстротечна.

Как жестоки и внезапны перемены, что случаются с нами.

В них не хочется верить.

Стать бы страусом, зарыться головой в песок. Не видеть и не слышать ничего. Переждать. Но я знаю точно: ничего не рассосётся само по себе. Не изменится на лучшее, если прятаться и ничего не делать.

— Ты сказала, Вика просила, чтобы Антона Григорьевича уговорили?.. Значит, что-то можно исправить? — спрашиваю, разрывая тишину, и вижу, как расслабляется лицо у Лео.

Кажется, я нашла правильные слова. Смогла уловить самое главное. А дальше… будет проще, я знаю.



Лео

Настоящее время

Двойника Тани зовут Вероника. Похожа. Особенно в парике и если смотреть со спины. Всё остальное исправляет гримёр — гениальный еврейский мальчик Самуил, а — попросту Сёма.

— Богатейшая фактурра, — картавит он под нос.

У него такая манера — работать и разговаривать. То ли с ними, то ли сам с собой. Это никому не мешает. К тому же — Лео чувствует — Вероника ему нравится.

Смешно и немножко грустно: Сёма ей по грудь, но его это совершенно не смущает. Впрочем, не в росте дело. Просто они настолько разные, что Лео никак не может представить их вместе. И, может, это лишнее, но у него словно пластинку заело: он хочет, чтобы Сёма был счастлив, Вероника — тоже, весь мир стал лучше и чище.

Лео знает имя этой слишком пионерской тяги. Эль — как звук стрелы, что вырывается из ложа лука и поёт, звенит, тревожит и попадает в «яблочко» его сердца. И он не сопротивляется, не пытается спастись. Лео хочет быть пригвождён этой стрелой навеки.

То есть он уже. Но пока не позволяет наконечнику войти глубже. Есть дела, которые нужно закончить, прежде чем сдаться Таньке в плен. Поэтому он и молчит, не говорит самых важных слов.

Вдруг что-то пойдёт не так, а Лео не желает, чтобы она страдала.