Homo cinematographicus, modus visualis - Лев Александрович Наумов

В фильмах режиссера агенты ЦРУ оказываются способными узнать, мягко говоря, не самую известную картину Гойи по беглому взгляду на уголок, едва показавшийся из пакета. Это выходит чрезвычайно далеко за рамки рядовой художественной эрудиции. Более того, такое под силу отнюдь не каждому профессиональному искусствоведу, поскольку речь идет о редчайшем рисунке «Расхититель гнезд», который невозможно посмотреть даже в музеях, ведь в 2010 году он был продан в частную коллекцию чуть меньше, чем за полтора миллиона долларов[132].

Сколь таинственной бы ни представлялась механика взаимодействия эпох, суть глобальной проблемы яснее ясного: потомки решают уничтожить предков, так как те допустили начало экологической катастрофы. В будущем океаны вскипят, а реки пересохнут – это то, чем нас стращают уже сейчас.

Несмотря на множество сопряженных с этим опасностей, «реальность», в которой олигархи заняты не оргиями на яхтах, а созданием сверхматериалов и освоением трансвременных турникетов, не может не импонировать. Мудрый русский злодей – довольно редкий типаж и в каком-то смысле – отрада для отечественного зрителя. Чтобы сыграть его понадобился не привычный мордоворот со звериной «дебильцой» на лице, а «шекспировский» актер Кеннет Брана, чье участие в любом проекте является знаком качества для «гурманов».

Впрочем, назвать Андрея Сатора злодеем значило бы изрядно упростить ситуацию. Кто он в первую очередь – чудовище или несчастный муж, обезумевший от неизбежного, как собственная смерть, разрыва с женой? Поставленный вопрос в очередной раз прочерчивает столь любимую Ноланом траекторию редукций всеобщего к частному, глобальной катастрофы к личному горю. Особенно пронзительно она прозвучала в «Интерстелларе», но и в «Доводе» опасность аннигиляции связана с персональным Армагеддоном, происходящим внутри отдельных героев. Каждый человек равновелик Вселенной, и если мы живем в мире, подобном Андрею, то не стоит ждать ничего хорошего.

Олигархия, напомним, – это «власть немногих». Людей, наделенных всесилием русского торговца оружием, надо полагать, совсем мало. Поскольку место религии в системе взглядов Нолана занимает наука, Сатор, безусловно, является здесь божеством. Страдающим, умирающим, разрушенным и глубоко несчастным из-за того, что он может обладать в этом мире всем, кроме Кэт.

Дуплет сумасшествия и запредельного могущества вновь напоминает о Борхесе, который в новелле «Четыре цикла» выдвинул небезосновательное предположение, будто существует именно столько базовых сюжетов. Четвертый, наиболее интересный и изощренный из них – а Нолан, безусловно, не согласен на меньшее – история о самоубийстве или безумии бога.

Важно, что в иерархии действующих лиц Сатор располагается вовсе не на вершине. Этот бог точно не главный герой. Он сам заявляет: «Мой величайший грех – привести сына в мир, который был обречен. Как думаешь, бог простит меня?» По его собственному мнению, над ним кто-то есть. Протагонист, впрочем, в разговоре с Прийей узнает, что и он – не главный. В это нетрудно поверить, коль скоро зрителям даже не сообщается его имя. Персонаж, обозначенный лишь термином, редко играет существенную роль, вне зависимости от значения термина.

На деле же, высказанные индианкой слова – не более, чем очередное ее заблуждение. Наряду, например, с точкой зрения, будто два черных человека во фрипорте – суть одна и та же личность. Слушать Прийю – ошибка. Она сама в определенный момент предупреждает, что ее слова стоят недорого.

Безусловно, чернокожий агент ЦРУ – главный герой, ведь у Нолана, как у любого классического создателя, в начале было слово. Вокабулы значат ровно то, что записано в словарях. То есть протагонист – это протагонист.

Тем не менее соблазн поддаться гипотезе, будто на экране представлена некая второстепенная ветвь развития истории, действительно, велик. Временами перед ней не может устоять даже сам персонаж Джона Дэвида Вашингтона, ведь ему так легче. Например, в ходе операции в киевской опере он говорит некому важному субъекту: «Этот захват – прикрытие, чтобы убрать вас». А если, действительно, так? Если «тест» с селекцией протагониста и множеством жертв был придуман исключительно для спасения упомянутого «эпизодического», казалось бы, героя, который «установил контакт» неизвестно с кем или с чем? Возможно, хотя верится с трудом. Скорее, зрители просто до поры не отдают себе отчета, что и в первостепенной ветви, коль скоро она существует, действует тот же самый чернокожий человек. Впрочем, человек ли? Присутствие нескольких экземпляров в одно время и в одном месте заставляет задуматься, что имени у него быть не может, поскольку он выходит за известные нам видовые рамки. В этом отношении обозначение Сатора антагонистом стало бы ошибкой, ведь врагов у агента куда больше и это вовсе не только люди, но каждая молекула инвертированного вещества.

Слово «протагонист» выбрано режиссером филигранно, поскольку герой находится на экзистенциальной передовой в самом базовом смысле, которого в своих произведениях не достигал даже Сартр (и здесь трудно не задуматься, учитывал ли Нолан сходство этой фамилии со словом из палиндрома). Не будет большим преувеличением сказать, что даже с точки зрения драматургии сюжет «Довода» представляет собой чрезвычайно незаурядную ситуацию.

«Человек без имени» – герой нового типа. Сатор же, при всех своих незаурядных чертах, в целом довольно традиционен, и проблемы у него крайне распространенные, знакомые многим мужчинам. Именно потому он – «старый бог», не способный более поддерживать мир в задуманном и созданном им когда-то виде. Такой демиург хорошо известен, у него много имен и ни одно из них не «антагонист».

Изложенная концепция соотнесения персонажей, которая полностью обуславливает их поведение, четко проступает при просмотре картины, и это важное качество кинематографа Нолана в целом: жизнь в его фильмах имеет смысл, что является очередным доводом (!) в пользу того, почему именно он едва ли не ключевой режиссер современности.

В одной из финальных сцен, когда после штурма базы в Стальске-12 протагонист, Нил и спецназовец Айвз встречаются втроем, последний принимает решение, что каждый из них заберет часть алгоритма. Далее между ними происходит показательный разговор. «Ты не убьешь нас?», – спрашивает Нил Айвза. «Если найду, то убью», – отвечает тот. «А ты будешь искать?» «Да, буду обязательно». Казалось бы, спецназовец декларирует достаточно абсурдную программу бытия. Ему нужен алгоритм? Но он только что сам разделил его. Зачем заниматься поисками отданных частей и преследованием нынешних товарищей? Убей и забери сейчас, раз ты все равно готов это сделать потом. Однако каждому необходима экзистенциальная стратегия, ведь в ее отсутствие исчезнет даже фантом смысла. Айвз, вероятно, не догадывается, что именно в его устах сказанное приобретает особое значение: кто знает, сколько раз им втроем еще предстоит штурмовать Стальск-12.

При поверхностном взгляде, «Довод» может показаться очередным шпионским фильмом об агентах в