Театральная история - Артур Соломонов

– Делаем спектакль о ненависти, – громко отозвался Семен Балабанов.

Наташа неожиданно начала читать монолог Джульетты – любимый монолог Александра. Вдруг, даже не вставая со стула, она заговорила-запела: «Ночь кроткая, о, ласковая ночь! Ночь темноокая, дай мне Ромео!..»

Андреев слушал благосклонно, но без восторга. Тогда Наташа, словно почувствовав, что режиссер хочет услышать монолог яростный, почти закричала, наполнив голос отчаянием: «О сердце змея, скрытого в цветах! Так жил дракон в пещере этой дивной!» Джульетта, клянущая Ромео, пришлась Сильвестру по вкусу.

Она никогда так хорошо не играла. Александр подумал о том, какой оплодотворяющей мощью обладает талант Андреева. Даже маленькие талантики на время обретают мощный голос. Пока он на них смотрит.

Наташа читала и читала монолог Джульетты – восторженно, забыв, что ее могут, как выстрелом, сбить одним лишь «спасибо». Она не думала, что Александру, возможно, больно слышать, как подруга властно присваивает его недавнюю роль. До подобных ли рассуждений в такой момент? Поэзия Шекспира захватывает. Взгляд режиссера гипнотизирует. И ей самой нравится, как она владеет своим голосом – то снижая его до отчаяния, то возвышая до надежды.

Она закончила монолог, ни разу не прерванная, не оставленная вниманием. Андреев молчал. Смотрел то на нее, то на Александра. «Вам повезло. Ваша подруга изумительна, – Сильвестр сделал паузу, потянулся к бокалу с водой, передумал пить и добавил: – Но не это главное. Она хорошая актриса». Наташа ждала, как приговора, слов, которые должны последовать, и они явились: «Вы приняты в труппу». «Я не верю», – вдруг ответила Наташа. Андреев засмеялся: «Не верите мне, поверьте тогда отделу кадров. Завтра придете туда и оформитесь. А начнем мы с ролей немногословных, но важных».

И потом они спускались по лестнице. Наташа снова отказалась ехать на лифте. «Вот теперь уже точно застряну, а я хочу танцевать, танцевать, танцевать», – шепнула она ему, проходя мимо стола Сциллы Харибдовны. Наташа была потрясена своим успехом. Не думала, что может ранить Александра, причем не только своим легкомысленным отношением к его переживаниям по поводу роли Джульетты. Он заметил и почти эротическое наполнение ее желания войти в круг тех, кого ценит Сильвестр Андреев.

И снова кинолента памяти показывала режиссера.

– …И что происходит дальше? Ромео, «который не помнит зла», убивает того, «кому ненавистен мир». Ромео убивает Тибальта. Не наоборот. Здесь – послание Шекспира, которое не нужно расшифровывать. О котором не нужно умничать и рассуждать. Нам нужно просто предъявить его зрителю. Оказывается, ненависть продолжала жить и в полном любви Ромео. А его новый взгляд на мир жил в нем несколько часов. Помните, как он говорит: «Любовь страшнее ненависти». Ну, не помните, так поверьте мне. Так… – Андреев разъярился, и гневным полушепотом, который страшнее крика, произнес: – За эту ночь все исполнители мизерных ролей должны прочесть трагедию. Нельзя неделями учить только свое «кушать подано». Это фантастическое безобразие. Но я отвлекся. К делу. Вы помните, что говорит Ромео, когда видит Джульетту? – спросил Сильвестр. – «Одна лишь в сердце ненависть жила, и вдруг она любовь во мне зажгла».

Андреева перебила Нинель Стравинская:

– Это слова Джульетты. Простите, но эту роль я помню. Я произносила эти слова со сцены, когда большинства здесь сидящих еще не было на свете. Возможно, и вас, Сильвестр Андреевич.

Стравинская сказала это как всегда – без вызова и без подобострастия, обращаясь к Андрееву как к равному. Ее слова немного разрядили обстановку, кто-то даже засмеялся в голос, но смех был похож на последствие нервного спазма. Андреев смутился. Даже растерялся на секунду. И впервые за долгие годы извинился перед труппой:

– Да… Простите… Я спутал… Сергей, во всех сценах ты будешь помнить эту фразу. Помнить, что Джульетта считала истоком любви к твоему герою. Спасибо, – обратился Андреев к Стравинской. – Так приятно знать, что не ты один прочел произведение, над которым мы работаем не первый месяц.

– Мне будет непросто играть любовь, загоревшуюся от ненависти, – задумчиво сказал Сергей Преображенский, глянул в глаза Сильвестра и сказал кротко: – Но тем интереснее задача.

– Тем интереснее, – подтвердил Андреев. – И что же в конце? Ромео и Джульетте устанавливают памятник. И наступает мир – мрачный, тяжелый мир, готовый в любой момент взорваться насилием. Ему не будет конца, пока не погибнет сама Верона. Я уверяю вас, нам будет легко создать на сцене такой мир, поскольку мы понимаем и чувствуем, о чем идет речь, мы сами плоть от плоти вечной Вероны. Простите уж за пафос. Хотя можете не прощать.

Выйдя из театра, Наташа ощутила-вспомнила, что Александр рядом. Они остановились у того же фонтана, который был свидетелем их первой встречи, когда Наташа так легко презрела свое замужество. Проклиная свой эгоизм, Наташа бросилась благодарить-целовать Александра.

«Мы делаем спектакль о ненависти».

«Боже мой, как я счастлива. Я не могу поверить! Если бы не ты, разве я бы могла? Даже мечтать! Спасибо!»

«Мы делаем спектакль о ненависти».

«Неужели сейчас зима? Мне так жарко! Хочу раздеться!» – она посмотрела на него лукаво, он обнял ее, что-то шепнул на ухо, она ухмыльнулась, вдруг вырвалась, слепила снежок (о, грязный снег!) и запустила им в живот Александра. Снежок разбился насмерть.

«Мы делаем спектакль о ненависти».

И наступили дни знакомства Наташи с труппой, а труппы – с Наташей. Господин Ганель с подчеркнутой учтивостью подал руку Наташе и больше ее судьбой не интересовался. Преображенский рассматривал Наташу с каким-то веселым, почти неприличным интересом и слово в слово повторил фразу Сильвестра: «Твоя подруга изумительна».

Что за странный блеск в его глазах? Или болезнь снова искажает прошлое?

…И почему Сильвестр не дает ей обещанных, даже маленьких, ролей?

Александр чувствовал, как его обжигают взгляды многоглазого чудовища – труппы. Ревность, недоумение, зависть, насмешки… Чудовище было и многоголосым – со всех сторон, исподтишка, его обдавали шепотом, как кипятком. Шепотом, несущимся со всех углов. Вероятно, он уже тогда начал заболевать. Ему стало казаться, что все что-то знают о нем, что-то нестерпимо позорное…

«Мы делаем спектакль о ненависти».

Александр вспомнил, как Иосиф вышел из кабинета Сильвестра, печальный и просветленный. Подошел к Александру и Наташе. Голос его дрожал, лицо сияло:

– Я не верил, что он простит меня. А он! Он даже оставил меня в театре! Большое, большое сердце! А, это ваша дама?! Наташа? Изумительна! Позвольте ручку. Не приревнуете? Конечно нет. Что я спрашиваю, самонадеянный. – он поцеловал Наташе руку. – Но каков Сильвестр? Великий человек! Огромное, космическое сердце!

Господин Ганель становился все загадочнее и загадочнее. Стал сторониться Александра и Сергея. По вечерам заходил в кабинет Сильвестра. Они вместе внезапно начинали хохотать и так же внезапно прекращали. Раскаты хохота тревожили труппу. Ревновал даже Сергей Преображенский. Что уж говорить о простых, а тем более о простейших смертных, которыми переполнен театр. Ревновал и Александр. Он успел почувствовать и это, хотя, казалось бы, до ревности ли к режиссеру ему было? Вот у кого большое сердце. И на этом моменте воспоминаний оно начинает лихорадочно биться.