Булат - Кирилл Кириллов

Разбудила его посыпавшаяся на лицо земля. Афанасий открыл глаза, смахнул с лица комочки глины и увидел, как откидывается решетка. Как спускается вниз веревка с навязанными узлами, чтоб легче было цепляться. Недвусмысленное предложение вылезать.

Он поднялся, потянулся сладко, неторопливо прошелся по своей темнице, разминая ноги. Выпил оставленную воду. Сверху недвусмысленно велели поторапливаться.

А может, ну их, им надо, пускай сами спускаются, вытаскивают его отсюда. Да нет, не стоит так. Обидятся, выльют вниз пару бочек воды, чтоб захлебнулся, как крот в норе. Или бросят гада ядовитого. Не след до этого доводить.

Поплевав на ладони, он взялся за веревку. Подергал, проверяя, крепко ли держится, и полез. Рослые воины подхватили под локти, рывком подняли на ноги и в полутьме потащили к выходу. Вывели, покалывая в спину наконечниками копий.

Афанасий зажмурился от резанувшего по глазам яркого света. Проморгался. Огляделся. Было утро нового дня. Огонь все так же горел на площади рядом с пирамидой. Афанасию показалось, что по сравнению с вчерашним днем черепов и костяков в ней прибавилось. Если старые были выбелены временем и ветром, то новые еще светились розовыми прожилками. Вокруг тучами роились жирные мухи.

У пирамиды собирались жители деревни и несколько группок пришлых, отличающихся цветом футлярчиков и скромностью в словах и движениях. Одеты все были нарядно. Мужчины украсили свои запястья и щиколотки тяжелыми медными браслетами, ярко сияющими на солнце. Женщины навязали куда было можно разноцветных ленточек, часто переплетенных с пахучей травой. Старухи нацепили на себя размахаистые одежды, обмотанные толстой веревкой пучки жесткой травы, отчего напоминали связанные пьяненькими крестьянами снопы. Вокруг с пронзительным визгом носились голопопые детишки. Иногда мамаши успокаивали особо расшалившихся тумаками, не разбирая, свои или чужие. Такой способ воспитания явно был тут в чести.

Молодежь держалась независимо. Парни, отойдя в сторонку, отклячив зады и высоко выбрасывая колени, пытались изобразить дикий танец под ритм одного из барабанщиков. При этом они то и дело нагло поглядывали на девушек, стайкой собравшейся в тени раскидистого дерева. Но те не обращали на них внимания. Их взгляды были обращены к рослым, бугрящимся силой телохранителям, возвышающимся над мамками, няньками и девками, что роем суетились вокруг старого вождя в роскошной накидке из искусно подобранных разноцветных птичьих перьев. Рядом стояли еще несколько вельмож в накидках победнее и дочка.

Ее гибкий стан был обернут белым куском материи, разительно контрастирующим с эбеновой кожей. Лебединая шея унизана настоящими золотыми украшениями, в тонких пальцах – букетик цветов с перекрученными лепестками. В глазах – нега и истома. То ли по контрасту с остальными женщинами, чьи прелести были выставлены напоказ, то ли от чего другого, но в этот момент она показалась тверичу невыразимо желанной. Как-то ни к селу ни к городу шевельнулась в портках плоть, горячая волна прокатилась от низа живота до затылка.

Чтобы как-то отвлечься, он стал искать глазами сыночка, любителя бить связанных людей дубинкой по голове. Того видно не было, да и черт с ним, с безумным, меньше опаски. А где ж мореходы с корабля? Неужели поубивали всех? Ан нет, вон двое сидят, связанные за щиколотки лианой. Стукают по древесному стволу каменными топорами. Уже к работе пристроили, значит? Да, вид у них испуганный, покорный. Не просто им ночка прошедшая далась. А вон еще несколько человек. От колодца к дворцу воду носят в плетеных, обмазанных глиной корзинах. Не всех порешили да подъели, ироды черноликие.

К Афанасию подлетела растрепанная старуха. Закатывая глаза и брызгая слюной, она что-то закричала, размахивая суковатой палкой. К ней присоединилась другая. Маленький черный паршивец схватил комок спекшейся в камень земли и швырнул в купца, больно попав ему в плечо. Подскочили еще несколько человек, стали дергать за одежу. Толпе отдадут на растерзание, мелькнула у него в голове жуткая мысль. Зачем тогда держали всю ночь, кормили? Неужели только для этого? Так проще было сразу.

О, слава богу!

Несколько телохранителей тупыми концами копий стали расчищать пространство вокруг Афанасия и его проводников. Некоторые удары, как показалось купцу, могли бы запросто свалить с ног корову, но чернокожим они казались не сильнее щекотки. Отлетев в сторону, они снова легко вскакивали на ноги, правда, больше уже не подходили. Что ж за битье у них во всем, подумалось купцу. Нешто по другому не понимают?

Наконец вокруг пленников образовалось свободное пространство, люди расступились, и в образовавшийся проход прошествовал вождь, горделиво неся седую голову. Остановившись перед Афанасием, он взглянул ему в глаза своими черными бездонными очами. Тверской купец выдержал его взгляд, не показал виду, что все у него внутри сжимается от страха и голова идет кругом от жары и стоящего вокруг запаха.

Вождь усмехнулся, показав острые, будто специально подточенные клыки и обернулся к толпе. Воздел над головой дубинку с круглым навершием и воткнутыми в него острыми кусочками камня. Закричал по-звериному. Ткнул палкой куда-то поверх голов зрителей. Те ответили восторженным воем.

Воины подхватили Афанасия под локти, повлекли сквозь расступающуюся толпу в сторону, указанную булавой вождя. Вытолкнули на небольшую площадку на утесе, с которого сбегали вниз две едва заметные тропки. Подвели Афанасия к правой тропке. Под лопатку кольнуло острие копья.

Вниз столкнут? Так чего ждать? А!.. До купца начала доходить суть происходящего. Внизу было видно, как обе дорожки пересекают ручей и углубляются в лес, где виднелись обтесанные столбы с намотанными на них веревками. Дальше шли какие-то ямы, за ними крутой подъем, оканчивающийся у входа в пещеру. С другой стороны дорожка поворачивала, снова исчезала в небольшой рощице, а потом выходила на долгий подъем, приводивший аккурат на зады дворца, а от него хорошо протоптанной дорогой – обратно на площадь. Расстояние, которое пришлось бы преодолеть двум людям, выйди они на эту дорожку, было одинаковым.

Да тут арена у них, навроде греческого стадиона, догадался купец. Соревнуются тут мужи в воинском или ином каком искусстве. Так, значит, и меня сюда. А чтоб понять, с кем соревноваться, семи пядей во лбу быть не надо.

Под многократно усилившуюся дробь барабанного боя на площадь торжественно вышел сын вождя. Сильный, гордый, на полголовы выше самых рослых воинов. На плечах у него была перьевая мантия, роскошью соперничаюшая с отцовской. Тело умащено благовониями и маслами. На лицо охряной краской нанесены узоры, значительно более тонкие и аккуратные, чем у других деревенских. Его сопровождала стайка девушек с горшками, в коих были масло, вода, еда и еще не пойми что. Один мальчишка держал над воином зонт из пальмовых ветвей на длиннющей палке. Другой – связкой таких же ветвей отгонял слепней. Деревенские встретили появление наследника ревом, в котором мешались восторг и снисхождение толпы к актеру, призванному обеспечить ей зрелище.

Одним движением плеча он скинул мантию на руки девицам и, выждав долгую паузу, обернулся к деревенским. Те ответили ему новыми взрывами пронзительных воплей. С наслаждением искупавшись в народной любви, сын повернулся к отцу и почтительно склонил голову.