Ментальная карта и национальный миф - Виталий Владимирович Аверьянов

т. п. Надо признать, что эпоха, в которую творил Риккерт, была крайне неблагоприятна для его концепции: это была эпоха тотального доминирования генерализирующего метода, то есть попытки построить всю науку по образцу естественных наук, подчинить все науки духу естественных наук. Это была установка, она проводилась очень последовательно и, конечно же, не могла не привести к кризису, который мы сейчас наблюдаем.

Кстати, очень ярко этот кризис наблюдается на примере социальных наук, потому что это как раз та сфера, где неспособность найти равновесие между генерализующим и индивидуализирующим методами приводит к плачевным последствиям. Наш современный исследователь Копусов, который как раз занимается этой темой, считает, что социальные науки возникли как идеология среднего класса. Университет, по его мнению, – это такой своеобразный «супермаркет социального знания». Иными словами, через марксизм, психоанализ и структурализм, как он считает, производилось гарантированное воспроизводство среднего класса, потому что знание там понималось как информация. Под средним классом он имел в виду примерно то же, что Солженицын имел в виду под «полуобразованщиной».

По мере того как в естествознании мы поднимаемся по линии обобщения, количество обобщенных объектов в конкретном понятии увеличивается, а содержание становится более бедным, более схематичным, более бледным, так сказать. А в истории наоборот: там обобщение в индивидуализирующем методе не ведет к этому. Почему? Потому что при господстве индивидуализирующего метода соединение этих объектов подразумевает, что мы это целое постигаем именно как целое и мы все время соотносим каждую часть с ее целым, возводим эту часть к целому. Наше понимание содержания картины целого становится богаче, потому что мы видим и ее качественно высшее симфоническое измерение, все кумулятивные эффекты, все эффекты, когда «целое больше суммы его частей», и в то же время постигаем и части в их отдельности, но не как порождающие целое, а как порожденные им. Дух времени и стиль времени порождают конкретные явления культуры и политики, человек – дитя своей эпохи, мазки на картине служат передаче превосходящего каждый из них пространственного образа. Вот в чем отличие этого метода.

9. Метафора как механизм освоения иного и чужого

Для того чтобы сформировалось понятие, необходимо, чтобы был механизм, который из всего хаоса представлений вычленяет нужные элементы и упорядочивает их. Базовым механизмом формирования нового знания является метафора. Метафора – это понимание более абстрактного и неструктурированного в терминах более конкретных и структурированных сущностей. Она является механизмом обеспечения доступа к далеким объектам через близкие. Для того чтобы породить новую смысловую реальность, метафора «условно уничтожает» все те участки смыслового пространства, которые не попадают в область ассоциативной общности участвующих в самой метафоризации семантических полей.

Родословие Флоренского как высшее воплощение индивидуализирующего метода познания. Отче-сыновний и «брачный» типы связи Флоренский рассматривал как два сквозных универсальных принципа мироздания, они соответствуют генерализации и индивидуализации в познании, понятию и образу в предложенной нами модели смыслоцелеполагания.

Часть вместо целого – это древний, магический принцип. На нем же строится мифология. Вот наши коллеги часто приводят высказывание: «Не нужно ловить быка, достаточно взять его за яйца. Остальное придет само». Это классический принцип «часть вместо целого». Есть другой принцип – черномагический. Это когда обрезки ногтей собирают, над ними совершаются некоторые заклинания, и этот человек медленно умирает. Иногда – быстро…

Итак, мы подошли к теме метафоры как ключевого механизма познания. Познание, как мы определили еще на первом семинаре, – это не просто смысловая реальность, это реальность, связанная с практикой, с воздействием на жизнь и на мир. Поэтому словосочетание «метафора как механизм познания» означает «метафора как механизм овладения реальностью».

Один из немецких теоретиков, Макс Мюллер, еще в XIX веке говорил, что древние метафоры (он имел в виду метафоры архаических времен, когда язык формировался) представляли собой «нахождение нового выражения для возрастающих потребностей духа». Другими словами, дух растет и обретает новые свои формы через метафоризацию – и таким образом активно создает язык. Внешний мир постигается посредством «выдувания» нашего собственного духа в хаос внешних предметов. Наш собственный сконцентрированный дух мы вкачиваем в «чужое», для того чтобы это чужое стало нам понятнее, ближе. Это все та же тезаурусная модель. Я на прошлом семинаре говорил о детской потребности одушевлять вещи, относиться к ним как к живым, в некотором смысле очеловечивать их. То же самое было свойственно древним людям, когда они делали окружающие предметы подобными самим себе, антропоморфными, населяли их своими смыслами. Точно так же строится и метафора, по крайней мере базисная метафора, которая становится ключом к созданию нового знания. Это всегда пересказ малознакомого, пересказ чего-то такого, что еще до конца не конкретизировано и слишком абстрактно, – на знакомом языке, языке образного и конкретного.

Базисная метафора – это такая метафора, которая вокруг себя порождает целую цепочку метафорических последствий, семью метафор, охватывающих целую смысловую область. Приведу пример в русском языке: древняя метафора «ключ и скважина». Есть понятие ключ как родник, который бьет из-под земли, и скважина, то есть то отверстие, через которое бьет родник. Потом по аналогии с этим рождается понятие ключа дверного и замочной скважины. Причем это уже весьма древняя метафора, и все забыли, что эти вещи имеют между собой какую-то связь. Но если учесть, какое значение в древнеславянском мироощущении придавалось подземному миру, то мы должны быть уверены, что это была очень значимая метафора и на таком языке объяснялось очень многое.

Есть у специалистов по этой теме понятие «метафорический шок»: это когда рождается новая метафора и человек обнаруживает новое знание. Это очень часто происходит именно в науке, потому что кто-то же первый предложил употреблять слово «поле» в значении физического поля, кто-то первый предложил употреблять слово «волны» именно в физическом плане. Здесь перенос носит достаточно условный характер. Историки науки считают, что эти процессы привязывания к новым, ранее незнакомым явлениям старых слов сами по себе обусловлены «безумными идеями», то есть как раз этими самыми открытиями, скачками, которые происходят в тезаурусе исследователя. Понятно, что при этом берется какой-то конкретный признак, который заслоняет многие другие признаки, какой-то один из «хвостов» семантики вытягивается, разрастается и становится главным.

Как и в случае с полисемией, в метафоре мы имеем дело с какой-то частью смысла. Если помните, на прошлом семинаре я начал говорить про семантические поля – некие смысловые пространства, которые вращаются вокруг ядра. Так вот, метафора всегда строится по принципу акцентирования какой-то части этого поля. То есть семантическое поле условно разбивается на части, и именно за одну часть вытягивается все целое. Бунге писал о