Ментальная карта и национальный миф - Виталий Владимирович Аверьянов

влиянии вторичных моделирующих систем, таких как миф, религия и наука, на язык – это вопрос, имеющий однозначный ответ: сами по себе они очень слабо влияют на язык и на языковую картину мира. Другое дело, что церковь часто является институтом, поддерживающим диглоссию: например, удерживающим латынь в Западной Европе или церковнославянский – у нас. И присутствие «иного языка», сакрального языка оказывает огромное влияние на всю культуру.

У каждого народа в его языковой картине мира есть заповедные выражения. В русском языке есть выражение «на краю Земли», которое подчеркивает, что что-то расположено неопределенно далеко. Понятно, что эта модель – «на краю Земли» – связана с представлением о форме земли, которое существовало тогда, когда это выражение родилось. Тогда считалось, что у земли есть край, а дальше ты сваливаешься в бездну. Что с этим выражением происходит в XX веке, когда уже внедрена в массовое сознание иная картина мироздания? Разве это выражение кто-то подвергает ревизии? Никогда. «На краю Земли» все равно остается неким сочным образным определением удаленности. Даже если изменилась картина мира, земля ощущается как шар, и нет никакого представления о крае земли как о крае пирога – выражение все равно сохраняется.

И это касается практически всех основных пластов языка, потому что языковая картина мира передает нам в своих тезаурусных структурах не географическую или физическую картину мира, а в первую очередь фундаментальную, наивную, бытовую картину мира. Это то, что закладывается у человека в детстве и остается с ним навсегда. Собственно, наивная картина мира предков – это и есть язык в его исконном ядре, она и формирует тезаурусную модель. Это в определенном смысле не городское, а деревенское сознание, не имеющее абстрактного кругозора выше того, какое имело место в традиционном обществе. Ведь даже купцы в нем доподлинно знали лишь несколько маршрутов, а подавляющее большинство людей вообще не выезжали со своей малой родины. Потому все чужое – оно же и неизведанное, оно же темное и хаотичное, неупорядоченное. В самом сознании данного субъекта оно неупорядочено, и поэтому, вообще-то говоря, в языковой картине мира сфера «чужого чужого», как правило, ассоциируется с хаосом, беспорядком. Почему? Потому что наше сознание туда не проникло и не упорядочило еще это пространство. Чужой порядок – это уже порядок не языковой картины мира, это концептуальное понятие. Я бы даже сказал, что это понятие исследовательски-научное. Не бывает чужого порядка для народа. В народном сознании чужое – это непорядок, потому что оно своим существованием, будучи привнесенным в нашу жизнь, разрушает наш порядок.

Уже упоминавшийся на наших семинарах известный физик и теоретик в других областях Раушенбах выдал в отношении этих вещей такой афоризм: «Внелогическое знание старше логического». Другими словами, есть вещи более фундаментальные, чем логика, в том числе логика Аристотеля. И они сохраняются, несмотря на то что потом по мере образования и накопления опыта эта логика надстраивается в картине мира данного человека.

Анна Вежбицкая, полька по происхождению, детально изучила несколько языков на предмет их, как она называет, «скриптов», то есть установок, которые не всегда осознаются, но которые определяют языковое поведение. Она сформулировала несколько таких русских языковых скриптов. Вот один из них: «Плохо, если люди хотят, чтобы другие думали о неправде, что это правда». Казалось бы, банальная вещь, но в других языках мы такой установки, как правило, не встретим. Еще один русский скрипт: «Естественно, если человек выражает свои чувства и другие люди могут их читать по его жестам и поведению». Вежбицкая приводит массу примеров этого: например, русский «хохот». Очень трудно найти в других языках аналог этому слову. В разных национальных культурах явление хохота очень по-разному преломляется, но в чистом виде это русское явление. Об этом свидетельствуют такие выражения, как, например, «помирать от смеха» или «лопнуть от смеха». В других языках таких выражений нет. Она утверждает, что такие выражения, как «всплеснуть руками», «заламывать руки», «развести руками», «махнуть рукой», «потирать руки», передают чисто русские свойства и жесты. Иными словами, этот скрипт – когда вполне естественно, что человек выражает свои чувства и другие люди могут их читать по его жестам и поведению, – в контексте других языковых культур будет совершенно неестественным и неочевидным. Вежбицкая приводит еще такие примеры: «сердце готово выпрыгнуть из груди» или «сердце разрывается», «сердце обливается кровью» – чисто русские выражения. Они непереводимы в прямом смысле.

Она не говорит, что русские – самый эмоциональный народ; она говорит, что русские – открытый народ, который выражает свои чувства, и другие люди могут читать по этим жестам. Эмоциональность ведь может быть часто направлена не только на то, чтобы раскрыть свои чувства, но и на то, чтобы их замаскировать. Эмоциональность бывает разная. Вежбицкая подчеркивает, что русская языковая картина мира неоднозначна. Например, у нас есть понятие задушевность, но в то же время есть такое понятие, как «лезть в душу», которого нет у других народов. Это говорит о том, что русские не любят, когда им лезут в душу, хотя вроде бы они задушевные люди. Или, например, есть русский авось, то есть действие «наудачу», «на случай», но в то же время есть и такие выражения, как «мало ли что», «а вдруг», «на всякий случай». «Как бы чего не вышло» – аналоги есть в других языках, а вот «на всякий случай» или «мало ли что» – это чисто русские выражения. Еще один русский скрипт, который она приводит: «Хорошо, если человек хочет сказать другим, что он думает». Это тоже чисто русский «скрипт». Она сравнивает с английским и говорит, что у англичан такого скрипта нет, они полагают, что хорошо, когда человек умеет сказать другим то, что он хочет сказать, а не то, что он думает. Это совершенно разные скрипты, поэтому в английском есть соответствующие слова: communication, message. Для англичанина важно донести до адресата именно то, что он хочет донести, а русский хочет донести, что он действительно думает. И это он считает хорошим, это этически окрашено. Поэтому, допустим, английское right как подтверждение понимания сказанного собеседником означает не то, что значит русское слово «правда» в этой же ситуации. Потому что когда русский человек говорит слово «правда», он подразумевает: «Да, это верно», а когда англичанин говорит right, он имеет в виду: «Теперь я понимаю, что ты хочешь мне сказать». И это не значит, что он одобряет саму речь и ее смысл.

То, что Вежбицкая здесь что-то поймала, доказывается через обратное: в русском языке, если ты не согласен, ты говоришь «неправда», а в английском