Шанс на жизнь. Как современная медицина спасает еще не рожденных и новорожденных - Оливия Гордон

Многие женщины испытывают давление, потому что кормление грудью или сцеживание молока считаются признаками «хорошей матери». У женщин случается сильный недосып и стресс. Но когда ваш ребенок болен, все еще сложнее.

Я ставила будильник и просыпалась через пару часов после того, как ложилась спать; в течение часа среди ночи я сцеживала молоко и смотрела телевизор, затем мыла и стерилизовала молокоотсос. В больнице я час за часом проводила в комнате, где другие матери общались, тоже сцеживали молоко и плакали. И все же я чувствовала, как у меня опускаются руки.

Не все мои чувства были приятными. Однажды в комнату для сцеживания вошла женщина, которую я никогда раньше не встречала. Она была в больнице на рядовом осмотре и зашла покормить грудью настоящего ребенка. Как странно. Все, присутствовавшие там, сцеживали молоко, и ни разу в той комнате не появлялся младенец. Хотелось бы мне испытывать к той женщине положительные чувства, однако меня охватила зависть. Между нами встала стена – ей было меня жаль. Я все рисовала в своем воображении, как живет эта женщина: она могла без проблем прогуляться со своим ребенком по парку в тот солнечный день.

Когда стало ясно, что у меня не хватает молока, я начала сцеживать его еще чаще: каждые два с половиной часа днем и каждые три-четыре часа ночью. Сцеживание занимало минут по 45, и теперь вся моя жизнь стала крутиться вокруг него. У меня не хватало времени на сон и еду. Из-за недосыпа я с трудом осознавала степень своей усталости, поэтому стала еще реже видеть сына. Однажды я попыталась прикатить аппарат для сцеживания в палату, чтобы быть рядом с инкубатором Джоэла, но даже ширма, стоявшая передо мной, не помогала: мне не хватало уединенности, а это влияло на приток молока. Оно не прибывало должным образом в принципе. Не помогало и альтернативное средство – семена льна, поэтому мне выписали лекарство под названием «Домперидон». Оно улучшает пищеварение, но матерям в отделении новорожденных выписывали его лишь ради побочного эффекта в виде притока молока[45]. Эффект был невелик, хотя я принимала препарат несколько месяцев. Джоэл в основном получал молоко, которое жертвовали другие матери (самым слабым малышам в отделении давали грудное молоко, а не смесь). Я чувствовала благодарность, но очень завидовала тому, как легко они заполняют эти нескончаемые бутылочки.

Постепенно я перестала сцеживать молоко. Сперва я перешла на режим два-три раза в день и стала спать всю ночь. Пока мы готовились к тому, чтобы забрать Джоэла домой на пятом месяце, я приняла решение перестать совсем. Чем меньше я занималась сцеживанием, тем счастливее и сильнее становилась. Только позже я узнала, что некоторые вообще отказались от этой идеи, пока их ребенок находился в отделении новорожденных, и что врачи и медсестры не возражали. Я могла бы сделать то же самое, но эта идея никогда не приходила мне в голову.

Третьим испытанием для матерей из отделения новорожденных становится пристальное внимание общественности. Одна женщина рассказала мне, что чувствовала, глядя на своего ребенка в инкубаторе: «Как будто передо мной лежал не мой малыш». Когда врачи и акушерки внезапно начинают называть тебя исключительно «мамой», появляется смятение – будто ты теряешь свою уникальность.

Конечно, от медсестер, акушерок и врачей не ждут, что они запомнят имя каждой. Но, возможно, если называть женщину по имени, тем самым напоминая, что она личность, получится предотвратить депрессию во время беременности и после родов.

Матери здоровых детей могут выработать собственные правила присмотра за ребенком дома, в уединении. В отделении новорожденных ты прилюдно учишься и совершаешь ошибки. Я не могла не сравнивать себя с другими матерями. Например, когда нас перевели в отделение специального ухода, с нами была девушка лет 20, которая прекрасно ухаживала за своим малышом Джонни. Если кто-то оставался в больнице дольше меня или приходил раньше с утра, я испытывала чувство вины. Когда я собирала материал для книги (через много лет после того, как Джоэла выписали из больницы), я просмотрела старые записи больничной карты: в них содержались заметки врачей обо мне. До этого момента я попросту не могла заставить себя их прочесть.

Каждое утро, когда я видела Джоэла, я первым делом брала его за ручку, просовывая ладонь в отверстие инкубатора. После этого я пробегала взглядом медицинскую карточку сына и прибиралась в его части палаты. Я относилась категорично к тому, что касалось вещей Джоэла и их расположения в стоявшем рядом с инкубатором комоде. Упаси господь любую медсестру, которая решила переложить, например, подгузники в ящик с ползунками! Старшая медсестра быстро поняла, что для меня это единственный возможный способ контролировать ситуацию и проявлять себя как родителя. Она поговорила с медсестрой, которая пыталась организовать хранение по-своему:

– Она его мать – ей решать, куда складывать его вещи. Мы всего лишь помогаем ей присматривать за сыном.

Дома молодая мать сама определяет, что и куда положить, может брать ребенка на руки, когда захочет. В больнице же любая попытка сложить вещи моего сына аккуратнее выглядела как критика моих материнских качеств. Было ощущение, будто кто-то нарушает мои границы. В отделении и без того трудно почувствовать себя родителем по-настоящему.

Однажды приятная и милая женщина врач сказала, что родителям больных детей сложно по-настоящему считать их своими. Она навсегда запомнила, как одна женщина, впервые появившись в отделении, заговорила со своим сыном:

– Ты самый прекрасный на свете малыш.