Ведущая на свет - Вера Волховец

Еще четверо демонов выходят из склепа. По трое подходят слева и справа, вышли из боковых аллей. Отлеживались по оврагам, но были привлечены шумом. Все выходят уже демонами — длинными, костлявыми, темными тенями, в чешуе с багровым отливом и оскаленными клыками. Приторный шлейф демонов похоти буквально топит всю эту небольшую площадку у склепа.

Ясно. Все-таки без драки не обойдется. Они будут стоять даже за чужачку. Не было в жизни этих недоумков стычки с исчадиями. Ну что ж, они сами виноваты, он ведь предлагал выдать беглянку без драки.

— Генри… — Агата отчаянно вцепляется в его плечо.

— Не бойся, птичка, — Генрих чуть ухмыляется, — все будет в порядке.

— Да нет, — Агата нетерпеливо встряхивает головой, досадуя, что он её неправильно понял, — Анна здесь. Среди них. Я её чувствую.

— Чувствуешь? Или чуешь? — тихо уточняет Генрих, вникая, что же птаха имеет в виду, и в то же время скользя взглядом по приближающимся демонам. В этой стае перевес точно не в пользу мужчин. В среднем на всякого широкоплечего инкуба приходится по четыре-пять костлявых суккубов.

Кровь возбужденно вскипает в предчувствии драки. Нет, это не будет хорошая и долгая драка, быстрая и почти безвкусная, но даже она даст глоток острых до предела инстинктов.

— Чувствую, — тихонько откликается Агата и делает шаг назад, от Генриха.

Как она может хоть что-то чувствовать? Она — лишенная демонического чутья. Да она же может отродье с инкубом перепутать.

Её запах внезапно становится сильнее. Гораздо сильнее! Она уже перебивает силу его скверны, и все сильнее пахнет, как…

— Лимбийка, — возбужденно хрипит инкуб, тот самый, с которым у Генриха вышел его краткий диалог, — серафим…

Кажется, именно эти слова заставляют замереть все остальное кладбище, но на самом деле нет — это запах. Запах Агаты, который распространяется все дальше, запах чистой, светлой души. Который внезапно становится невыносимо сладким, настолько, что у Генриха аж сводит сущность.

Он давно не охотился…

Он вообще не охотился с того самого момента, как сбежал с Полей…

Генрих разворачивается на пятках, опуская уже когтистые тяжелые лапы перед собой. Голод выкручивает нутро резко, внезапно, напоминая о себе.

Амброзия — притупляет голод демона. Но не насыщает. Ни на миг не насыщает. И можно держаться, долго держаться, но в итоге все равно все закончится вот так… Когда все нутро гудит от предвкушения, а в голодной пасти столько ядовитой слюны, что можно устроить наводнение, не то что отравить одну серафиму…

А добыча — вот она, в паре шагов всего. Худенькая, слабая. И лопатки под тонкой рубашкой так спокойно подрагивают…

Как все перевернулось, как же быстро… Глупая птаха даже не подозревает, кто в эту секунду самый главный её враг на этой поляне.

— Анна, — девчонка стоит безмятежно, будто её и не окружает голодное демонье. Будто и нет исчадия за её спиной. Стоит и вглядывается в пятерых таких похожих внешне суккуб. Сейчас, когда они в демоническом облике — они действительно схожи, да и самой Агате совершенно не за что зацепиться — она не видела свою подопечную в демоническом облике.

Но она смотрит. На вполне конкретную суккубу, что хищно щерит зубы. Посмотри-ка, осмелела в стае.

— Анна… — голос Агаты пробирает насквозь, заставляя замереть голодную тварь, — это ведь ты, да? Я знаю, что ты.

Её никто не поправляет. И судя по тому, как зачарованно таращится суккуба на подходящую к ней девчонку — Агата действительно угадала.

Генрих успевает заметить быстрый рывок одного без меры наглого отродья, вынырнувшего из-за деревьев и сшибает его в броске, ударом хвоста прибивая к земле. К его добыче — никто не прикоснется!

И все-таки — как же он её не разглядел? Как не почуял! Ведь то, что сейчас происходит, то, что Генриху сейчас очевидно — оно было на поверхности.

Только задумайся, почему именно Агате Небеса делают подсказки, почему она настолько быстро восстанавливается от отравлений, и…

Да!

Все было на поверхности.

И сейчас, когда за считанные минуты Агата сбросила покров скверны, её суть становится Генриху очевидней некуда.

А голод стискивает внутренности еще сильнее.

Он ведь пробовал таких, как она… Он помнит глубокий вкус благодати, которой насквозь пропитаны такие души. И после них голод не просыпался дольше всего. А в крови бурлила сила.

А еще — эта глупышка совсем не ожидает нападения…

Самое занятное то — что три рослые суккубы, стоящие на задних лапах и нависающие над Агатой — пятятся от неё. От безоружной девчонки, в руках которой нет совсем ничего. Это её магия, мистический дар от Небес, внушать трепет слабому демонью даже одним только видом.

— Анна, не надо от меня бежать, — полоумная девчонка. Ей бы обернуться, ей бы понять, что все уже висит на волоске, ей бы попытаться сбежать, пока Генрих еще держится, а она…

Она касается морды суккубы раскрытой ладонью.

Никаких резких движений, возможно, именно поэтому уже добрых два десятка демонов таращатся на полоумную серафиму и не могут отвести глаз.

— Энни, — ласковый шепот девчонки касается слуха, — Энни, не бойся. Я тебя туда не верну. И никому не дам тебя туда вернуть. Слышишь?

А ведь ему она говорила примерно то же самое. Тогда он не поверил, что это возможно.

Возможно ли?

Возможно ли, что он тогда все испортил.

Тихое голодное рычание Генриха заставляет пятиться и суккубов, и подтянувшихся трех отродий, и уж тем более бесов.

Понятное дело, что запах серафимы их манит посильнее любой амброзии, вот только им — она не по зубам. Они понимают. И наверняка надеются, что он с ними поделится…

Зря надеются…

А суккуба, что стоит перед Агатой, вдруг поднимает морду на Генриха.

И узкие кошачьи зрачки вдруг прямо глядят на него. А потом…

Она понимает. В отличие от Агаты — она понимает…

Суккуба медленно шагает вперед, огибая Агату. Прикрывая. Беря её под свою защиту. Как часто делают все её товарки с ранеными и ослабленными "сестрами".

Нет, хватает же самомнения. И на сколько же секунд хватит её «защиты»?

— Это смешно, девочка, — глухо тянет исчадие, шагая вперед, — веришь, что справишься со мной?

— Не верю, — глухой, хриплый голос Анны Фриман Генрих слышит впервые.

— Тогда… — исчадие ада встряхивает тяжелой мордой, без слов договаривая «отвали с дороги».

— Её голос я слышала перед освобождением. Её молитву. Кто она — я не знаю. Но кажется — понимаю. И ты её так просто не сожрешь…