Завет, или Странник из Галилеи - Нино Риччи

После рождения ребенка я уже не считалась больше нечистой, и Иосиф решил приступить к исполнению своего супружеского долга. Это случилось в караван-сарае под Бет Гаврином. Место для нашего семейства отыскалось лишь в углу под галереей. Ребенок не спал, но месяц лишь только народился, и супружеское ложе, которым являлся плащ Иосифа, скрывала тьма. Я помню жесткую грубость кожи моего супруга и свои мысли о том, что законный брак в конце концов оказался не так ужасен, как грех, но, в общем, разница была не велика: меня не покидало ощущение насилия.

Мы продолжали свой путь и, миновав холмы под Бет Гаврином, вышли на равнину. Я впервые видела эти места; надо сказать, что за всю свою жизнь я почти не покидала Иерусалим, а если и бывала где-то, то не дальше ближайшей деревни. Я была несказанно удивлена и с интересом разглядывала попадавшиеся по пути сады с фруктовыми деревьями. Я почему-то всегда считала, что здешние земли находятся в запустении. Мое беспокойство за ребенка росло день ото дня, он выглядел очень слабым. Он страдал от жары, и я всерьез опасалась, что он не перенесет путешествия. Мне подумалось, что если ребенок умрет, придется сразу возвратиться в Бет Леем в нашу бедную лачужку. И как жить потом с тем, с кем тебя ничего больше не связывает?

Через несколько дней пути я увидела море. Я часто слышала о нем от родителей и домочадцев, но никакие рассказы не могли описать и толику того зрелища, что предстало перед моими глазами. Море открылось с гребня дюны, по которому шла дорога из Азоте (в городе мы прибились к какому-то каравану и пошли за ним). Надо сказать, что бьющая в глаза синева на первых порах прямо-таки ослепила меня. Затем я ощутила щемящее чувство, близкое к разочарованию: синева тянулась до горизонта, а далее не было ничего, даже намека на какую-нибудь узкую полоску земли. Мне показалось, что кому-то вздумалось разыграть меня. Вещи вдруг стали менять свои привычные очертания: все, что до этого дня казалось мне привычным и понятным, теперь уже не было таким. Я как будто бы стояла на краю, а за ним, за краем, была неизвестность. Мир полон странных и удивительных вещей, о которых я, наверное, так и не узнала бы, прожив всю жизнь в Иерусалиме или Бет Лееме.

Наш путь продолжался еще много дней, их было так много, что я сбилась со счета; из обрывков разговоров караванщиков я поняла, что мы идем в Египет. Нас окружали разные люди: кто из Акко, кто из Сура. Они говорили на разных наречиях, зачастую отличавшихся от нашего языка настолько, что их с трудом удавалось понять. Но Иосиф не очень смущался этим, он был уверен, что, коль скоро все мы евреи, слова не так уж важны для нас. Для наших попутчиков мы были чужестранцами из дальних краев, и никто не подступался к нам с докучливыми расспросами. Казалось, что мы оставили далеко позади нашу прежнюю жизнь с ее трудностями и бедами.

На границе о нас должны были сделать запись, кто мы такие и куда идем. Это также не вызвало особых вопросов, так как Иосиф официально признал себя отцом ребенка. Теперь я начинала понимать, насколько это облегчило жизнь мне и моему сыну. Но нас попросили указать имя ребенка, что вызвало некоторую заминку: дело в том, что в спешке мы не успели даже назвать младенца. Я назвала его Иешуа, первым именем, которое пришло мне на ум, — так звали моего брата.

Наконец мы пришли в Александрию. Завершилось долгое путешествие, настолько долгое, что мне показалось, что начавшие его и те, кто его закончили, — совершенно разные люди. Во всяком случае, я совершенно изменилась с тех пор, как покинула Бет Леем. Я увидела так много разных людей, обычаев, услышала так много наречий, мир настолько раздвинул для меня свои границы, что я порой удивлялась, как я до этого могла жить в мире, совершенно не зная его. Конечно, я не стала делиться с Иосифом своим открытием, да и он не проявлял интереса к моим переживаниям. Если бы мне вдруг пришла в голову мысль рассказать ему о своих впечатлениях, я думаю, что он едва ли понял, о чем идет речь. Вместе с нами путешествовала одна пожилая чета из Эммауса. Я часто видела, как, склонив головы друг к другу, они разговаривали, и в эти минуты казалось, что ничего вокруг них не существует. Я обращалась мыслями к нам с Иосифом: за все время путешествия сказанные нами друг другу слова можно было пересчитать по пальцам, и я думала о годах молчания, которые ожидали нас.

Когда же наше путешествие приблизилось к концу и мы были почти у цели, Иосиф отозвал меня в сторону для серьезного разговора. Выражение его лица было очень сосредоточенным, он как будто обдумывал что-то очень долго и тщательно. Наконец он заговорил, взвешивая каждое слово. Он сказал, что я должна буду покрыть все расходы по путешествию из своего приданого, так как именно мой ребенок вынудил его покинуть родной кров. Мне захотелось напомнить ему, что причиной было еще и его решение жениться. Но я промолчала.

В Александрию мы прибыли поздним вечером, почти ночью, и я смогла увидеть лишь широкою улицу, освещенную множеством светильников, и просторные галереи. Долгое время это оставалось моим единственным впечатлением о городе, так как сразу по прибытии мы отправились в ту часть города, где жили евреи, и практически не покидали его в течение многих месяцев. Дома в еврейском квартале были очень разные — от шикарных построек, напоминавших дворцы, до бедных лачуг. Наше убежище принадлежало к последним. У Иосифа в Александрии жил двоюродный брат Иремия, который перебрался сюда очень давно. Он выделил нам небольшую комнатку в глубине внутреннего двора, за которую назначил плату. Столовались мы с его семьей — женой и детьми. Жена Премии, египтянка, смуглостью кожи напоминавшая эфиопку, не говорила ни на иудейском, ни на арамейском.

Вскоре выяснилась, что наш приезд выпал не на самый благоприятный период. Иремия посетовал Иосифу на то, что отношения между александрийцами и евреями очень обострились. Евреи несколько раз обращались с петициями к Августу, склоняя его уравнять их в правах, александрийцы решительно возражали. Теперь нельзя было рассчитывать на работу у египтян и надо было наниматься к евреям. И Иосиф, за плату, вполовину меньше того, что прежде зарабатывал в храме, нанялся к брату. Выполнял он не только работу каменщика, но был и разнорабочим, что ему в его возрасте давалось довольно тяжело. Иремия же, с одной стороны заботясь о том, чтобы его брат мог платить ему за проживание, а с другой — стремясь получить свои проценты за найм, не отклонял никаких предложений, будь то укладка кирпичей, мощение тротуаров или рытье уборных.

Вскоре мне стало казаться, что с нами поступают несправедливо. После оплаты жилья и питания денег у нас почти не оставалось. Разговорившись с женщинами из нашего квартала, я узнала, что брат Иосифа обманывает нас, пользуясь тем, что мы не знаем ни местных обычаев, ни языка. Я прибежала к Иосифу и сказала, что Иремия ведет себя как вор и обманщик по отношению к нам. Иосиф был готов ударить меня — такими чудовищными показались ему мои обвинения. Не может такого быть, чтобы его родственник, член его семьи обманывал его. Но я не отступала и стояла на своем. В конце концов Иосиф согласился пойти к брату и сказать ему обо всем, ибо если он был честен, то легко сможет опровергнуть все обвинения.

Иремия не стал спорить, а тут же сам начал обвинять нас. Он заявил, что Иосиф осквернил его дом, приведя женщину с незаконнорожденным ребенком. Я была поражена: он никогда до того не высказывал нам никаких упреков. Я поняла, как быстро и как далеко доходят слухи, особенно если это слухи о чьем-то грехе.