Письма к императору Александру III, 1881–1894 - Владимир Мещерский

Но не легко все это дается, должен сознаться. Во-первых, нельзя никуда уезжать, ибо есть много сотрудников, но, увы, такого, который бы думал тождественно как редактор, не имеется, а между тем в иную пору малейшее изменение в оттенке мысли может повредить журналу, так чувствительны читатели этого журнала к малейшему слову, выражающему оттенок мысли. Подчас и 46 лет сказываются. Во-вторых, стараясь стоять за правду, то есть за средину между двумя крайностями, ух, сколько врагов наживаешь. Характерные в этом отношении эпизоды осмелюсь Вам прислать на днях в давно прерванной посылке листов Дневника. Уверен, что Вас это заинтересует и позабавит. Хоть теперь, например: по вопросу об остз[ейских] распрях из-за языка[202]: я написал две статейки в смысле указаний необходимости немцам не только подчиняться новой правительственной программе, но идти ей навстречу и помогать правительству, и что же? От немцев получаю анонимные колкости, и от русских, что будто бы слишком деликатничаю с немцами, и все это потому только, что считаю нужным в интересах правительственного дела писать тоном, не возбуждающим страсти, которые всегда всякое дело портят. Есть другое толкование: может быть то, что я писал – глупо, но не решаюсь это думать, так как люди серьезные мне дали аттестат одобрительный. Во всяком случае, смею вырезать эту мою последнюю статейку и приложить к письму[203], с вопросом: одобряете ли Вы, ибо сие для меня главное.

Что делается в Питере, спросите Вы? Ничего ровно: чинят мостовые, мерзнут и готовятся к открытию осеннего сезона. Общее состояние – апатия, и больше ничего!

Приехал сюда наш новый посол в Берлине, гр. [Пав. А.] Шувалов. Мне кажется, что его политический взгляд верен, хотя он расходится со взглядами многих. Сущность его взгляда есть мысль о серьезном для нас значении союза с Англиею как единственною нациею, которая может быть нам пригодна и нами куплена известными умелыми уступками…

И в самом деле, нам, непосвященным в тайны дипломатии, сдается, что Бисмарк сильнее всех желает нас втравить в войну с Англиею, убивая одним выстрелом двух зайцев: парализируя Англию на море для завоевательных целей германского флота и ослабляя Россию на суше. Быстрое развитие герм[анского] флота и дерзкая политика Германии относительно колоний только и может быть успешным под условием держания Англии в полуспокойном состоянии и под угрозою войны с Россиею. Теперь в эпизоде с Испаниею[204] мы видим это ясно, как день. Будь Англия в спокойном состоянии и в мире с нами, разве посмел бы Бисмарк так нагло действовать относительно Испании и вообще вводить принцип захвата и насилия в нравы государственного международного права.

Вот почему так как усиление германского флота есть прежде всего ближайшая угроза нам, то казалось бы в наших интересах все возможное делать, чтобы выходило наперекор планам Бисмарка, и Англия могла бы поскорее стать в положение соперницы Германии и союзницы нашей, в виде угрозы Германии, в виде помехи ее замыслам на море.

Все это приходит в голову назойливо и невольно, глядя на ход развертывающихся событий, и должен чистосердечно признаться, чем более живу и вникаю в смысл так называемых европейских событий, тем более убеждаюсь, что нашей исторической роли во всем стоит преградою нами же созданная объединенная Германия. Оттого всякий раз, когда задаешь себе вопрос: в чем же должна заключаться наша политика, ответ обрисовывается так: бережно блюсти мир со всеми, но в то же время зорко следить за событиями с одною целью: уловить минуту, когда будет удобнее нанести удар Германии.

Во всяком случае, одно несомненно, если нам суждена война, одна война для России желательна, это война с Германиею – но в удобный момент. Весь ее рост, все ее развитие неизбежно и роковым образом происходят на счет России, во всех отношениях и в особенности в экономическом. Но вся мудрость политики должна заключаться в том, чтобы всего менее Германия могла бы догадываться о замысле России: более чем когда-либо нужно в ней поддерживать убеждение в миролюбии России, и затем ждать момента. А пока есть один вопрос, требующий, как кажется, внимания: это заселение нашей западной границы германскими подданными сплошь по всей линии. Казалось бы возможным дать 5-летний срок для выселения всех германских подданных на расстоянии 50 верст от границы, и сделать это втихомолку, без малейшего шума, в силу секретного предписания.

Затем что сказать о себе, смея надеяться, что Вас хотя немного моя крошечная жизнь интересует. Я вступил в страшный мир театра, et suis dans la gueule du lion[205], по поводу моей комедии «Болезни сердца», которую хотят ставить в ноябре в Алекс[андринском] театре. Le lion это великий [А. А.] Потехин, режиссер театра. Они изволили меня милостиво принять и осыпать любезностями, комплиментами и обещаниями на счет великолепия постановки. Что будет из сих любезностей, не знаю: сбудутся ли они, или это только кошачьи ласки, и суждено горе родить мышь, любопытно будет узнать. А мне грешному очень бы хотелось поставить эту пьесу безукоризненно. Затруднение пока в букете артисток найти прелестную княжну, как гений добра, и нахальную кокотку с голосом, как гений зла… Excusez du peu![206]