Письма к императору Александру III, 1881–1894 - Владимир Мещерский

Между двумя ведомствами, гражданским и военным, сегодня явилось разногласие. В «Правительственном вестнике» появился приказ наград гражданских чинов, а военного приказа в «[Русском] инвалиде»[210] не появилось, к большому разочарованию многих.

Погода, дождливая на первую половину дня, стала веселою на вторую, и народное гулянье удалось вполне. Слышал сегодня чудеса про знаменитого [О. С.] Костовича, отставного сербского офицера, долго слывшего за сумасшедшего, но теперь входящего уже из мрака, где 13 лет он терпел лишения и насмешки, в яркую область славы и осуществления своей idée fixe[211]. Idée fixe эта – аэростат. Поселенный благодаря военному министру[212] в хорошее помещение близ Смольного, он теперь счастлив и весел, как ребенок. Близится час, как он говорит, когда весь мир увидит плод его долголетних усилий – воздушный полет столь же спокойный и безопасный, как поезд железной дороги. Он открыл два секрета: первый – искусство управления шаром – безусловно, и второй: состав, именуемый искусственным деревом, который оказывается легче картона и прочнее железа. По поводу этих двух открытий он говорит, что когда узнают его секреты, всякий рассмеется при мысли, как просто то, что он первый нашел![213]

Пока этот секрет он открыл только одному генералу. По его словам, он надеется в будущем году совершить первую большую поездку на шаре, вмещающем 6 персон с багажом. Курьезно, что каждый фунт и полуфунт лишнего веса требует больших и сложных математических расчетов, но, говорит он, со временем каждый лишний пассажир, каждый лишний багаж будут требовать такой только расчет, который в состоянии будут делать всякий кондуктор или артельщик. Чтобы судить о качестве работы этого гениального сумасшедшего, можно остановиться на следующем факте; чтобы сшить свой шар, объема Михайловского манежа, ему нужны были особенная иголка и особенные шелковые нитки. То и другое он искал по всему свету, выписал все образцы, и только после года розысков нашел нужную иголку в Америке, кажется, и нужный шелк в Болонье, куда он специально для заказа ездил. Материя шелковая, из которой шар сделан, до того прочна, что ее и кипятком, и кислотою поливают, и ничего; состав, им открытый для труб, проходящих через весь шар и служащих к управлению и движению шара, при всей легкости до того прочен, что его можно бить молотками сколько угодно, и ничего…

Все это прекрасно, все это несомненно предвещает в скором времени осуществление полета на воздухе правильного и человеку подчиненного. Но, увы, это же гениальное открытие наводит на мысль: не для зла ли больше, чем для добра, осуществится оно на сем свете? Страшно подумать, какую силу могут на воздухе приобресть разрушители… и во всяком случае еще один будет сделан страшный шаг к разрушению общества!

Видел сегодня приехавшего из Нижнего и побывавшего несколько дней на ярмарке. Его отзывы о ходе ярмарки скорее утешительны. Распродажа шла довольно оживленно, платежи в сравнении с прошлым годом были лучше, несостоятельностей меньше, но одно очень плохо шло – это железо. Цены низкие – и заводчики поставлены в печальную необходимость или продавать в убыток или везти обратно железо в склады.

От него слышал, что Вел. Кн. Владимир Александрович всех собою обворожил в Нижнем, так он был любезен.

Про [Н. М.] Баранова он говорил мне так: Баранов как губернатор для нас не существует; мы, нижегородцы, его знаем только как проектера и как любителя экстраординарных событий; Баранов живет для каких-либо событий; нормальное, тихое управление для него не существует; оно делается возле него другими людьми. К этому вседневному, будничному делоотправлению Баранов слеп и глух; ему докладывают об каком-либо текущем вопросе, а он в это время думает, как бы устроить то или это; мы знаем Барановские проекты, но мы не знаем его решений по нашим делам губернской и уездной жизни.

Характеристика довольно интересная и кажется верная.

Курьезное явление. В «Нов[ом] времени» читаю известие о том, что граф [Д. А.] Толстой занимается в деревне вопросами местного самоуправления и вообще изучает уездную жизнь. Je suis allé aux renseignements[214] и узнал, что известие это попало в газету не без ведома самого графа Толстого. Дай Бог, чтобы его здоровье настолько исправилось, чтобы он мог действительно заниматься уездом, но пока он далек от этих занятий. Один мой знакомый, рязанский помещик, на днях обедал у графа Толстого в деревне и нашел его сравнительно лучше, но все-таки не прочным на вид. В министерстве его ждут все-таки в октябре, а в Английском клубе уже давно назначили на место бедного графа Толстого [М. Н.] Островского, а [П. А.] Черевина на место [П. В.] Оржевского, с правами шефа жандармов.

Не лишен интереса слышанный мною сегодня вечером рассказ о Сибири относительно поляков. Долгое время разных поляков преступников и замешанных в политич[еских] делах ссылали в Сибирь. Теперь приходится считаться с этими поляками. Они буквально завоевали Сибирь, особливо Западную, и заполонили собою все сферы жизни, начиная с заводской и кончая учительскою должностью. В Западной Сибири, например, есть царек, поляк [А. Ф.] Поклевский[-Казелло]. Он прибыл туда маленьким чиновничком, а теперь один из сильнейших богачей и воротил края, распоряжающийся всем водочным производством и водочною торговлею без конкурентов и без ограничений своей власти. Губернатор Тобольска[215] его покорный слуга, а русский кто бы смел подумать только тягаться с Поклевским – немедленно топится и изгоняется. Господин, рассказывавший про Сибирь, между прочим очень забавно описывал свой разговор с одним евреем на пароходе на Волге, ехавшим в Петербург добывать деньги для разработки золота. Жид этот ехал из Сибири. Разговор зашел о взятках.