Ночи северного мая - Галия Сергеевна Мавлютова

из живых покойников в шутников и балагуров, впрочем, на короткий срок, пока не кончится запал.

– Присядь, Влад, мне тоже хочется поговорить с тобой. – Сергей нагнулся, чтобы завязать шнурок, а краем глаза наблюдал за Владом. Страх колотился в каждой клеточке тела. Внутренние молоточки больно били в переносицу. В первый раз Сергей понял, что боится самого себя. Он всегда боялся людей, и никогда он не боялся себя. Прежде все его действия были осознанными: он либо спасал себя, либо убегал от опасности, либо закрывал глаза. Тогда наступала кромешная темнота. С закрытыми глазами легче было переносить трудности. Сердце билось в ушах, в горле будто сжались тиски. Ему стало страшно. Почему присутствие Влада всегда вызывает волнение? Карецкий ведёт себя достойно, одет просто, не вызывающе. Его красота привлекает внимание окружающих. Она необычная. Вроде бы ничего особенного, но взгляд притягивает. Магнитная красота. Даже мужчины заглядываются. Сергей снизу перехватил взгляд прохожего. Простенький дяденька, в драповом пальто, в разношенных ботинках, а смотрит на Влада как на нечто необыкновенное.

– О чём ты хотел со мной поговорить?

Карецкий сел рядом и закинул ногу на ногу. Сергей бросился завязывать второй шнурок. Внизу было спокойнее. Когда он выпрямился, Карецкий уже стоял.

– Ты нервничаешь?

Сергей покачал головой и посмотрел на уходящего вдаль прохожего. Мужчина шёл и оглядывался, что-то тихо бормоча на ходу.

– Нет, Влад, я спокоен! – После этих слов и впрямь наступило спокойствие. Воздух слипся и заткнул ноздри, как ватой. Москвин оказался в закрытом пространстве. Исчезла скамейка, улица, город. Они остались вдвоём. Один на один. Без свидетелей. Сергей с мольбой поднял глаза и увидел, что смотрит в собственное отражение. Он узнал свои глаза. Своё лицо. Оба понимали друг друга без слов. От глубины понимания закладывало в ушах. Это было страшно. Они находились в себе, как в материнском чреве. Исчез свет и воздух, обоих стиснуло так, что они ощущали биение пульса один у другого.

– Влад, я что-то расклеился, не могу говорить, – прошептал Москвин, преодолевая усилие, – давай встретимся послезавтра, в кафе на Невском. Там шумно, весело, опасно. Там и поговорим.

– Ты о чём, Серёжа? – изумился Карецкий. Ему не нужны были слова. Он мог молчать месяцами, лишь бы сидеть вот так рядом.

– О жизни, – усмехнулся Москвин. – О жизни. У нас с тобой много общего. Нам есть о чём поговорить.

Сначала он думал, что струсил. Потом решил, что это не трусость. Это предвидение. Зачем торопить события? Они и без того произойдут, когда придёт время. Потом ещё будешь отбиваться от них. Сергей фальшивил перед собой. Он понимал, что не сможет напрямую сказать Владу о задании, о долге перед страной, о врагах советской власти. Карецкий далёк от этих ужасов. Он высмеет Сергея. Влад не поймёт. Он всегда понимал, но не сейчас. Опять не то.

Москвин заскрипел зубами. Да не в этом дело. Не в страхе обнаружить себя. Не в трусости и в малодушии. А в подлости. Это же самая настоящая подлость! О ней не любят говорить. О ней редко пишут. Её мало знают. Но все ею пользуются. Подлость используют по любому поводу. Она в ходу у человечества. Этот приказ выполнить невозможно. Ведь Карецкий до сих пор не знает, что Москвин специально приставлен к нему. И если сказать ему об этом, он не переживёт. Его глаза погаснут. Он тихо умрёт прямо у скамейки. Сергей прикрыл глаза, но спасительной темноты не было. Перед глазами прыгали светящиеся точки, создавая пляшущий мир весёлых человечков. Ему казалось, что темнота скроет подлость, она исчезнет, но ему не удалось спрятаться. Подлость разрушила темноту, играя с воображаемыми плясунами.

– Ну, не знаю, – протянул Карецкий, – я всегда рад тебя видеть, Серёжа, но у меня наступили чёрные дни. За мной следят, за мной ходят, меня преследуют. Я боюсь. Меня съедает страх. Они что-то задумали! Они убьют меня.

– Не бойся, Влад, – тихо сказал Сергей, – я с тобой! Я тебя не брошу. Я рядом.

– Ты один такой, прямой и честный, – нехотя улыбнулся Карецкий, – остальные все двуличные. Я никому не верю. Только тебе. Ты тоже странный, но ты нормальный!

– Да, я нормальный! – эхом отозвался Москвин, подумав, что его впервые за всю жизнь назвали нормальным человеком.

– Ты самый нормальный из всех, кого я знаю! – восторженно воскликнул Влад и неожиданно покраснел. – Видишь, как у меня горят щёки. Это от радости!

– Я тоже весь горю, – сознался Сергей, – наверное, простудился. Погода не из лучших. Морось, ветер, арктический холод. До мозга пронизывает. Я пойду, Влад?

– Да, иди, ты весь дрожишь, у тебя температура. Я с тобой пойду!

– Ты что, нет, не надо! – вскрикнул Сергей, размахивая стиснутыми руками, как флагом. – Не надо. Я сам. Сейчас пойду в аптеку, куплю аспирин и вылечусь. Увидимся, Влад!

– Увидимся, Серёжа!

Они уходили в разные стороны. Оба шли прямо и ровно, как на параде, с остановившимися глазами и вытянутыми руками, придавленные, как тисками, неизбывной тоской. Они ни разу не оглянулись.

* * *

Ещё днём Сергей решил для себя, что ничего не скажет Владу. Пусть всё идёт, как прописано в сценарии, созданном коллективным трудом. В этом спектакле нет режиссёра, зато есть исполнители и есть организаторы. Есть ли преступники? Кто ж в этом разберётся! В забегаловке на Невском соберутся подозрительные личности, там будет много сотрудников из наружных служб, там будет Влад, там будет опасный субъект, за которым безуспешно охотятся спецслужбы города и страны, там будет много тех, за кем следят и кого пасут. В этой суматохе никто не станет разбираться, кто кого проинструктировал, когда и каким образом.

Москвин улыбнулся. Чужой сценарий надо переписать. Влад Карецкий для него дороже всех инструкций, приказов и наказов вместе взятых. Предать Карецкого – это предать самого себя. Есть предел в исполнении приказов. До какого-то момента можно исполнять всё, что скажет вышестоящий начальник, а бывает минута, когда всё можно послать ко всем чертям. Ну, не уволят же его за это? Или уволят? Сергей подумал, что могут не только уволить, но и привлечь к уголовной ответственности за несвоевременное недонесение компрометирующих обстоятельств. Последний довод не стал решающим. Сергей понял, что предел человеческим возможностям существует и это не выдумка. Можно идти до конца, но это опасно для психики. Что с ним станет потом? Его, по всей вероятности, превратят в орудие массового истребления граждан. И тогда не останется ничего, что могло бы удержать его в этой жизни. Всё потеряет смысл. Его рождение, его судьба, его жизнь