Проклятие Гиацинтов - Елена Арсеньева

Второй Гораций-сын, тот, который несколько напоминал самого Жужку, одной рукой принимал меч из рук отца, а второй вонзал ему в бок короткий кинжал.

— Старикашка Давид перевернулся в гробу, это точно! — послышался рядом веселый хрипловатый голос, и Алёна увидела рядом Андрея с фотоаппаратом в руках. — И не раз, наверное. Но это он исключительно с непривычки. Все знают, что Жужка очень часто прямо на выставке перемалывает свои шедевры. Публика от этого, сама понимаешь, просто тащится. Вчера один смысл был в картине, сегодня другой. Да это еще что! — снисходительно махнул он на «старикашку Давида». — Ты видела, что он с Гиацинтом сделал? Нет? Пошли, пошли, гарантирую обморок, от такой картины даже мой заслуженный «Olympus» чуть из строя не вышел, а уж он что только не снимал!

В обморок Алёна, конечно, не упала, но некий шок испытала, это точно… Она вчера иронически хмыкнула при виде юного Жужки в объятиях зрелого мужчины — откровенный парень, а впрочем, что тут такого, вот писательница Дмитриева тоже была до жути откровенна в своем творчестве, — но сейчас об усмешках и речи быть не могло. Небось не захихикаешь, глядя на Гиацинта, истекающего кровью, которая струилась не только из его распоротой шеи и пронзенного кистью-кинжалом бока, сколько из страшной раны на его бедрах. Гиацинт был оскоплен!

— Жуть… — пробормотал Андрей, и Алёна откликнулась эхом:

— Жуть, это правда…

А кинжал-кисть?

И тут она увидела, что на предплечье Аполлона тоже появилась надпись tempesta…

Алёна оглянулась на «Клятву Горациев». Tempesta! И кинжал, который младший из братьев вонзает в бок отца, тоже напоминает кисть!

— Андрей, ты что тут застрял? — подлетела к ним хорошенькая взъерошенная пигалица. — У Жужки телевизионщики интервью берут, сними это!

— Труба зовет, — улыбнулся Андрей Алёне. — Работать пора. Тебе какие картины снять? Эту жуть надо?

— Надо. И «Клятву Горациев» обязательно. И сними самого Жужку, хорошо?

— Запала, что ли? — коварно усмехнулся Андрей. — Толку не будет, сразу тебе говорю: не тот окрас.

— Да? — изумилась Алёна. — А я слышала, что… Впрочем, ладно, тебя ждут, беги, только скажи, как и когда я смогу фотки получить? Ты здесь надолго?

— Жужка тут до двух часов должен быть, потом уедет куда-то. Я еще полчаса пощелкаю — и тоже двинусь. И, как только домой подгребу, сразу брошу тебе фотки на мыло, у меня адрес-то сохранился с прежних времен.

— Отлично, спасибо тебе.

Она наскоро чмокнула фотографа в заросшую сколькотодневной щетиной щеку и посмотрела в тот угол зала, где Жужка давал интервью. Алёна стояла поодаль, слышно ничего не было, да она и не пыталась слушать, а только разглядывала художника.

«Не тот окрас», надо же… сколько женщин, наверное, из-за этого слезы по ночам в подушки точат. Красивый, просто невероятно красивый парень! Самоуверенный Нарцисс, это точно, а все же… все же есть в его облике, в этих глазах что-то страдальческое и даже затравленное. Если и нарцисс, то со сломанным стеблем.

Да, интересные метафоры рождаются иной раз у писательницы Дмитриевой, любопытные… загадочные такие!

Жужка повернул голову, улыбаясь журналистке, и Алёна увидела в его ухе маленькую серьгу, похожую на скобочку.

Странно… А впрочем, кажется, ничего странного нет!

— Давайте здесь постоим, — сказал рядом какой-то мужчина. — Он освободится — и сразу к нам подойдет.

— Конечно, куда же он от нас денется! — согласился женский голос, и в голосе том была такая бездна ехидства, что Алёна невольно повернула голову. — Верно, Лерон?

Да это Ларисса! Ларисса Сахарова, с этой своей странной челкой, одетая, как водится, в «древнеримский» не то хитон, не то в этот, как его… в хламиду какую-то, короче говоря. И сандалии с ремешками, оплетающими ноги до колен. Рядом высокий молодой блондин, которому только на рекламных плакатах являть свою голливудскую улыбку, при нем девица сказочной красоты, с волосами, как любит писать Татьяна Устинова, до попы, вся такая неземная и отстраненная от мира. Глаза девицы, имевшие цвет небесной лазури, были устремлены на Жужку… и у Алёны сердце дрогнуло от той нежности и печали, которыми светился этот взгляд.

Да, если это сын Лариссы с женой, то тяжко ему, должно быть, приходится. Красавица так явно влюблена в загадочного художника, что просто смотреть жалко. Эх, девушка — как тебя, Лерон, что ли?.. — зря ты так. Зря!

При виде невероятнолазурных глаз Лерон Алёна вдруг вспомнила рекламу, вчера или позавчера мелькнувшую по телевизору.

Лазурный грот. Полунагая красавица вольготно раскинулась в лодке. Невероятный мачо сидит на веслах и жадно смотрит на красавицу, чьи прелести ему просто-таки на блюдечке с голубой каемочкой преподносятся. Смотрит, испускает страдальческий вздох — и отворачивается. И голос за кадром: «Дольче и Габана. Лайт блю». Лайт блю, light blue, можно перевести как голубой свет. Как голубая легкость. Как — слегка голубой…

Вот именно! И, кажется, даже не слегка. Андрей, конечно, прав.

Впрочем, Жужкин окрас — это личные проблемы его и красавицы Лерон, а Алёне требовалось решать свои собственные. Хотя и только ее собственными они не были, вот в чем дело! Но решения все же требовали. Для начала — ей очень не хотелось попасться на глаза Лариссе. Поэтому она выскользнула из Дома архитектора и уже совсем было собралась в свой собственный дом — заряжать телефон и ждать «мыло» от Андрея, — но почувствовала, что проголодалась. Ближайшим и легчайшим способом утолить голод было купить мороженого, благо, напротив стоял маленький ларёк. Алёна взяла «Экстрим» смородиновый, к которому пристрастилась в последнее время, и только начала получать свою порцию удовольствия, как Ларисса Сахарова показалась на крыльце со всем своим семейством. Они спустились с крыльца и гуськом прошли в стороне от Алёны, которая, продолжая соблюдать конспирацию, нарочно отшагнула под прикрытие какого-то плотного дяденьки, тоже покупавшего мороженое. Взяв батончик «Крутышки», дяденька развернулся так лихо, что задел руку Алёны. Ту самую, в которой она держала свой «Экстрим». И рожок въехал ей прямо в нос.

Что характерно, дядька даже не заметил случившегося. Тем более, что Алёна не кричала и не скандалила. Она так и стояла в прижатым к носу мороженым, и в это мгновение с ее памятью что-то случилось… Алёна вдруг словно бы вновь оказалась на углу Ошарской и Октябрьской, около «Газели»: она якобы опять стояла с разбитым носом, а мимо нее равнодушно прошли четверо… и теперь она узнала их! Узнала! Их образы отложись не то на сетчатке глаза, не то где-то в мозгу, бес их разберет, но сейчас они вновь возникли у нее перед глазами. Те четверо были: Ларисса (в алой блузке!), вот эта высокая девушка — такая же, как сейчас, словно не от мира сего, словно она спала на ходу, и парень с голливудской улыбкой — сын Лариссы. Но он шел четвертым. А третьим в этой компании был парень в бандане. Невысокий, худой, смуглый, с серьгой-скобочкой в ухе. Алёна совершенно отчетливо вспомнила его точеный профиль. О господи, да ведь это был Жужка…