Девочка с самокатом - Дарёна Хэйл

– Что будем делать?

Он кивает на свой рюкзак, примотанный к сетке над задним колесом.

– Посмотрим, что у нас тут.

– Лилит говорила, что с таким набором можно отправляться на войну, не то что в заброшенный город. – Эмбер вспоминает тёплый, уверенный голос.

Парадокс: Лилит – одна из тех, кто организовывал гонки и придумывал финал таким, как он будет, таким, как он есть, но вместе с тем её голос ассоциируется у Эмбер исключительно с безопасностью.

– Ну, – бормочет Калани, откидывая крышку и принимаясь за завязки, – в таком случае здесь должно быть что-нибудь, чем можно заделать дырки от пуль. Затычки или резина для заплаток, и клея немного, и мини-насос.

У них не было времени проверить рюкзаки перед стартом.

«Сюрприз», – сказал Антонио, улыбаясь, и Лилит не стала с ним спорить. Эмбер тоже не стала: сюрприз так сюрприз, да и вряд ли её мнение могло что-то решить. Когда Калани действительно находит на самом дне мини-насос, резину и клей, она в любом случае знает: у каждого из них есть пара больше похожих на фляжки бутылок с водой, завёрнутый в бумагу кусок шоколада, пакет раскрошившихся сухарей, несколько полосок вяленого мяса, складной нож, фонарик и спички.

При условии, конечно, что содержимое рюкзаков у всех одинаково.

Она представляет себе, что было бы, собери организаторы их поклажу с учётом личных вкусов каждого, и улыбается. Её собственный рюкзак с книгами, рюкзак Лиссы – с огромной косметичкой и работающим через раз феном, который всё равно некуда здесь включать… Хотя, наверное, ещё смешнее было бы, перепутай они вещи на старте. Книги наверняка кололись бы уголками даже через плотную ткань, и вряд ли Лисса обрадовалась бы синякам на безупречной коже. Равно как и сама Эмбер не пришла бы в восторг от бордовой помады.

Она трясёт головой, отгоняя странные мысли.

И, присаживаясь на низкие ступени крыльца, говорит первое, что приходит на ум:

– Здесь так тихо.

Здесь действительно тихо, и это до безумия странно. Казалось бы, запусти в пустой мёртвый город шесть человек с их мотоциклами, самокатами, велосипедами и лыжами на колёсах, и улицы тут же заполнятся звуками голосов, дыхания, визгом и шорохом шин, перестуком колёс, тяжёлыми ударами палок, пытающихся воткнуться в асфальт… Может быть, так оно и есть, но здесь и сейчас ничего подобного Эмбер не слышит.

Она не слышит вообще ничего. Словно безжизненные здания жадно ловят каждый звук и душат, душат его, пока он не задохнётся. Поглощают и глушат. Истосковавшиеся, забирают себе, пытаются за счёт чужих голосов, дыхания, визга и шороха шин, перестука колёс, тяжёлых ударов палок об асфальт наполнить пыльные комнаты тёмных квартир хоть каким-то подобием жизни.

Эмбер страшно думать об этих квартирах и о том, что скрывается в их глубине.

Скорее всего, ничего. Скорее всего, только трупы. Ну, настоящие трупы, безвозвратно мёртвые мертвецы, потому что живых мертвецов так и тянет на улицы – они слоняются, неприкаянные, пока не развалятся на части, не зная ни голода, ни холода, ни покоя. И, наверное, бояться стоит именно их, но мысль о безликих, лишённых жизни домах и квартирах, о похожих на скелеты лестницах и мутных, запылившихся окнах пугает Эмбер намного сильней.

Стараясь ни о чём не думать, она следит за Калани. Его руки споро отрезают кусочек резины, намазывают его клеем и лепят поверх колеса, словно он делал это тысячу раз. Впрочем, наверное, действительно делал: приглядевшись, Эмбер замечает на шинах довольно много заплат.

Их мир почти не производит ничего нового (хотя очень старается и рано или поздно, конечно, сумеет), так что они должны бережно относиться к тому, что у них есть.

Калани встаёт, отряхивая ладони о джинсы.

– Надо подождать, пока схватится клей, – говорит он, виновато разводя руками.

Эмбер не возражает.

– Ты… можешь ехать дальше одна, если хочешь, – добавляет Калани.

– Мне не нужна победа, и ты это знаешь. – Она неуверенно перекатывается с пятки на носок. Калани действительно знает, но если он сочтёт это глупостью, ей будет обидно.

Но Калани только улыбается.

– Да, знаю. Тебе не нужна победа, ты просто не могла упустить удивительную возможность попасть на незабываемую экскурсию по заброшенному городу, поближе познакомиться с зомби и просто хорошо провести время в отличной компании.

Тепло в его голосе почему-то напоминает о Кристофере и двойняшках, и Эмбер чувствует, как ей самой передаётся это тепло. Она улыбается в ответ.

– Именно так.

– Тогда твои мечты сбылись. Ты удивительно везучая, Эмбер.

Мир, несколько десятилетий назад искорёженный страшной болезнью. Руины некогда прекрасного города. Пыльные улицы. Толпы живых мертвецов. Старая, заношенная одежда, которую до неё мог носить кто угодно. Раскрошившиеся сухари и заветрившийся шоколад в рюкзаке. И ощущение бесконечной свободы.

Да, она действительно очень везучая.

Калани садится рядом с ней, и Эмбер изучает его сквозь ресницы. Его лицо спокойно, но она всё равно понимает: ему не нравится вынужденная задержка, ему совсем не хочется здесь останавливаться – и не только здесь, но вообще где угодно, только вовсе не потому, что он, как и она, всё время стремится куда-то бежать. Нет. Ему не хочется останавливаться вовсе не потому, что процесс вечного бега такой весь из себя привлекательный. Калани не хочется останавливаться по дороге, потому что хочется остановиться в самом конце – за финишной чертой, там, где он окажется победителем.

Эмбер осторожно кладёт ладонь ему на предплечье.

– Как думаешь, это надолго?

Она не уточняет, что «это», но Калани всё равно понимает, что речь не о вынужденной задержке, а о финальном заезде в целом.

– Понятия не имею. – Кожаная куртка скрипит, когда он пожимает плечами. – Но уверен, что не два часа точно. Иначе какой в этом смысл? Нет, финиш устроен так, что за два часа его не найдёт даже тот, кому повезёт.

– Значит, нам некуда торопиться.

Ей хочется сказать, что, раз так, Калани незачем переживать из-за проколотого колеса и того, что клею потребуется немного времени, чтобы схватиться, и, кажется, у неё получается: лицо Калани светлеет, а появившаяся было угрюмая ложбинка между бровей разглаживается сама собой.

Он снова улыбается. Ему так идёт улыбаться.

– Чем хочешь заняться?

Эмбер знает ответ. Точно как же, как знает и то, что ответ этот не самый удачный.

Она кивает на тёмные двустворчатые двери высотой в полтора человеческих роста. Одна из створок сорвана с петель, и дверной проём зияет пустой чернотой.

Не таким она представляла театр, когда, наслушавшись рассказов Хавьера, мечтала побывать хотя бы в одном.

– Я хочу войти внутрь, – говорит Эмбер и поднимается.