Ничего личного - Татьяна Корсакова

– Она так тебе нужна? Эта твоя работа? – Он смотрел на нее сверху вниз, и во взгляде его читалось недоумение. – После всего, что ты пережила, нужна?

Он был прав. В глобальных масштабах. Но как объяснить, что она боится потерять финансовую независимость, оказаться на иждивении? Не сейчас. Может быть, когда-нибудь потом.

– Меня переведут на другую должность. Я не буду контактировать с… пациентами. Только бумажная работа, ничего страшного.

Андрей ничего не ответил, лишь вздохнул и поскреб шрам, а потом сказал:

– Пойдем домой.

Он приготовился к ее приезду. Как умел, приготовился. Перевез ее одежду и даже зачем-то ручную кофемолку, хотя в кофе Катя себя теперь ограничивала. И холодильник наполнил под завязку всякой всячиной, начиная с Лизиной стряпни и заканчивая ресторанной едой. И томатного сока накупил столько, что его хватило бы до конца беременности. Вот только томатный сок Катя уже разлюбила. Как-то само получилось.

– Что-нибудь еще? – Андрей стоял посреди кухни и оглядывался растерянно, словно оказался не на своей, а на чужой кухне. – Ты скажи, я смотаюсь – куплю.

Ей захотелось его погладить, как маленького мальчика, по отросшим черным волосам, по изуродованной шрамом щеке, но вместо этого она сказала:

– Спасибо, ты отлично подготовился.

В тот день они немного погуляли по парку, благо погода позволяла, а доктор так и вовсе настаивал, поужинали приготовленными Лизой пирожками с мясом, посмотрели новости, сидя на разных концах огромного Андреева дивана, и, пожелав друг другу спокойной ночи, разошлись по своим комнатам. На совместный сон их семейная жизнь не распространялась. И слушая, как за стеной ворочается и мается от бессонницы Андрей, Катя даже всплакнула. А потом сказала себе, что все у них будет хорошо, и провалилась в глубокий, без сновидений сон.

* * *

Все у них было хорошо: совместные прогулки, совместные обеды-ужины, совместные походы в кафе-кино и однажды даже в женскую консультацию. Вот только Андрею этого казалось мало. Он чувствовал себя так, будто реальную жизнь заменили красивой картинкой, которой можно любоваться, но в которой нет души.

Они спали в разных спальнях! Ну, как спали – маялись каждый на своей территории. И, наверное, можно было все изменить, принять волевое решение. Мужик сказал, мужик сделал. А жена должна мужа слушаться. Вот только Андрей не хотел, чтобы Катя его слушалась, а чего хотел, в том сам себе боялся признаться и поэтому продолжал терпеть и маяться. Каждое утро он отвозил ее на работу, каждый вечер забирал. И даже в обед иногда заезжал, чтобы отвезти в какое-нибудь кафе и накормить нормальной едой, а не бутербродами, которые она с собой брала. Его уже узнавали охранники на входе, и Катины коллеги начали с ним здороваться, и Андрею это нравилось. Хотя чему там радоваться!

А звонки с угрозами прекратились. И писем с идиотскими открытками Катя больше не получала. Казалось, можно наконец расслабиться, зажить нормально, по-человечески. Вот только у Андрея ничего не получалось. Тревога никуда не делась. И в этой своей тревоге он становился деспотичным параноиком. Параноиком потому, что боялся за свою жену, а деспотичным потому, что все время пытался ее контролировать. Для ее же блага.

Катя злилась из-за этой его гиперопеки и поступала назло. Во всяком случае, иногда Андрею так казалось. И в такие моменты он был готов запереть ее на ключ. И запер бы, если бы не понимал: из запертой квартиры она все равно выберется, вот только потом больше никогда не пустит его в свою жизнь. А он уже как-то привык, что жизнь у них одна на двоих. Пусть не без недостатков, но ведь в их силах все исправить.

Тем вечером Андрей допоздна задержался на работе, Силантьев завалил его бумагами по самую маковку. И ни одна из бумаг не могла подождать. Но забрать Катю с работы Лиховцев все равно успел. К черту работу, семья важнее! Он отвез Катерину домой и по уже в кровь въевшейся привычке велел сидеть тихо и не высовываться. Ласково велел, чтобы не обиделась.

Она и не обиделась. Она ослушалась.

Ей захотелось селедки. В десятом часу вечера! Так сильно захотелось, что она не усидела дома, вышла в магазин…

Андрею позвонили в половине одиннадцатого. С Катиного мобильника. Незнакомый мужской голос поинтересовался, кем он является гражданке Лиховцевой Екатерине Владимировне. А Андрей вдруг так испугался этого звонка, что не сразу сообразил, кем же является.

– Вы муж? – Голос в трубке был деловит и нетерпелив.

– Муж. – Андрей кивнул, вытер взмокшую ладонь о брюки и спросил: – Что с ней? Где она?

– ДТП, – прокашляла трубка. – Вашу жену сбила машина.

Теперь руки не взмокли, они заледенели. И все внутри у Андрея тоже заледенело.

– Она… жива?

– Жива, ей повезло.

– А ребенок?

– Про ребенка ничего сказать не могу, мы везем ее в больницу на обследование.

– В какую больницу?

Голос в трубке говорил, а Андрей метался по кабинету, записывая адрес, натягивая пальто, рассовывая по карманам бумажник и ключи от машины. Уже садясь за руль, он позвонил Семе.

Прорываться к Кате пришлось с боем. Андрея не пускали. Его не пускали к собственной жене! Он разнес бы эту чертову больницу по кирпичикам, если бы не Сема. Сема организовал все быстро и без лишнего шума. Андрей и забыл, как друг может работать.

– Тихо, Лихой, это же больничка, здесь нельзя шуметь. А вот мы сейчас барышню-красавицу попросим, и она нам все расскажет.

И барышня-красавица, до этого смотревшая на Андрея тигрицей, поддалась Семиному очарованию, даже к Катиной палате проводила.

Палата была страшная: холодная и неуютная, с растрескавшимся потолком и облупившимися стенами, с тремя незаправленными, ржавыми кроватями. Андрей никогда не болел ничем серьезнее простуды и не догадывался, что так бывает, что сердитая барышня-красавица вынуждена работать в таких условиях, что кому-то приходится лежать в таких вот палатах.

Катя лежала на четвертой кровати, до подбородка укрытая серой от частых стирок простыней, и лицо ее тоже было серым, расцвеченным лишь лиловым синяком на скуле. От правой руки ее к флакону с лекарством тянулась трубка капельницы. И лекарство в флаконе тихо взбулькивало, а Андрею казалось, что оглушительно. Поэтому сам он заговорил шепотом:

– Катя, ты как?

Слишком часто в последнее время ему приходилось задавать этот вопрос. Разве это нормально?

– Все хорошо. – Она ему улыбнулась. Улыбаться из-за синяка, наверное, было больно, поэтому улыбка получилась кривоватая, как его собственная. – И с ребенком тоже. – Следующий вопрос она предвосхитила, и Андрей был ей за это благодарен. Только поверить до конца, что все в порядке, никак не мог. Ему нужно было убедиться, что жена цела, что под этой уродливой серой простыней не скрывается ничего непоправимого.