В плену бессмертия - Богдан Дорошин

Тело само переставляло ноги и брело в неизвестном направлении. Перед глазами стоял даже не туман, а чужая жизнь. Видения, картины, воспоминания. Аксир не мог разобраться снится ли ему это, или он уже умер. Неужели именно так выглядит изнанка бытия? Сфокусировав взгляд, студент смог разглядеть свои ладони. На них все еще были тугие бинты, но пальцы не чувствовали боли. Кости будто бы срослись, и подобные изменения Сиркин ощущал по всему телу. В своей смерти он исцелился. Или же…

Ненадолго остановившись, Макс прислонился к стене ближайшего дома, закрывая глаза. Он пытался вспомнить. Мозг реагировал вяло, как если бы молодой человек в один желудок выпил бутылку крепленого вина. Все казалось иррациональным, мысли путались, а неясные образы, совершенно чужие для него, накатывали океанскими волнами. Против них было не устоять…

— Кейт, помоги брату. Ты разве не видишь, что он не справляется?

— Да, мама, — буркнула девочка лет восьми. — Иди сюда Ривьер, давай я возьму часть твоей ноши.

— Я сильный, — возмутился мальчик. — Сам дойду!

— Ривьер не глупи, букашка-дурашка. Если не отдашь, то мы к городу и к вечеру не дойдем. А хворост нужен, чтобы топить очаг. Сегодня будет холодно. А ты ведь знаешь…

— Да, — отозвался Ривьер. — Когда холодно — приходит страх.

… Макс мотнул головой. Образ трех путников, одного взрослого и двух детей, еще секунду назад такой реальный, стал медленно растворяться. Мама и дети шли обратно в город, нагрузив заплечные мешки тяжелыми ветками. Небо над головой отливало свинцовым закатом, а вокруг раскинулось поле. Спустя минуту наваждение окончательно рассеялось. Сиркин продолжал стоять, прижимаясь к стене дома на неизвестной улице, а над головой светило яркое солнце.

— Что за бред? — пробормотал он невнятно.

Парень припомнил тот миг, когда был готов расстаться с жизнью. Когда в комнату вошла девушка, и взяла его за руку. Она сказала, что все будет хорошо, что бояться не стоит. И Макс ей поверил. А потом случилось нечто, чего он объяснить не мог. От ее прикосновения ему неожиданно стало тепло. Богиня, тогда подумал он, чувствуя как боль уходит. Но девушка закричала и попыталась вырваться из его цепкой хватки. Тщетно, Сиркин не отпускал. Он не мог расстаться с той теплотой, что даровала ему эта связь. Словно живительный глоток воды для заблудившегося в пустыне.

А после он как ни в чем не бывало встал с кровати. Так часто случалось в его снах, где он был бесплотным духом, и сознание нисколько не удивилось тому, что тело цело и может передвигаться. В густой дымке он двинулся к двери, а после спустился по лестнице. О девушке, так благосклонно протянувшей ему руку, он позабыл почти сразу. Но так уж вышло, что ее незримое присутствие Аксир продолжал ощущать даже выйдя из дома.

… Эту комнату, в которой прошла вся ее жизнь, она помнила очень хорошо. Небольшая, с очагом посередине и грубо сбитыми кроватями, расставленными у стены. Здесь они и жили: мама, Ривьер и она. Жили не то, чтобы хорошо, но счастливо. Всегда держались друг за друга, особенно после того, как папу забрали. Он подхватил какую-то странную хворь и соседи тут же пожаловались священникам, которые быстро явились, чтобы увезти отца. Он не хотел покидать их, но был слишком слаб и его выволокли, а после забросили на телегу. Служитель Эркалота что-то пробормотал про недопустимость эпидемии, и долго изучал дом, делая странные пассы руками. Мама обнимала их, своих детей, ненавидящим взглядом прожигая падре. Отца они больше так и не увидели.

Ноги вновь несли Макса вперед. Шаг делался все уверенней и быстрее, ведь молодой человек знал, куда лежит его путь, и что он должен сделать. Улицы мелькали однотипными домами. Прохожие порой косились на него, но принимали за блаженного и уходили в сторону. Босые ноги шлепали по лужам, грязи и плохо пригнанным друг к другу камням мостовой. Макс не останавливался до тех пор, пока не увидел знакомый дом.

Знакомый для нее, тот самый, где девушка прожила вместе с семьей всю свою жизнь.

Кейт. Так ее звали.

Дверь оказалась запертой, но где лежит грубый железный ключ он знал. Они с братом всегда пользовались одним, и, уходя, прятали его под камень. Так оказалось и сегодня. Прежде чем отворить дверь, Сиркин некоторое время постоял, пытаясь понять, где он находится. Почему он пришел сюда? Разве ему не нужно…

А, собственно, что ему нужно? Он ведь умер, разве нет? Тогда, возможно, он ищет рай? И эта дверь приведет его к…

Новое видение нахлынуло неожиданно.

Кейт забилась в угол, дрожа от страха. Она слышала, как в соседней комнате кричит ее мать, проклиная злых людей. Те в свою очередь смеялись, повторяя снова и снова, чтобы гнусная еретичка вела себя послушно, иначе будет только хуже. Вскоре крик женщины сошел на тихие стенания, в которых слышалась непередаваемая боль унижения. Стражники хохотали.

— Не нужно слез, — ухмыльнулся Кейт мужчина с рябым лицом; его оставили охранять детей. Ривьер прятался под кроватью, думая, что до него не доберутся, но ей там места не нашлось. — Твоя мама творила ужасные вещи. За них ее ждет костер. Или нечто похуже.

То и дело стражник алчно поглядывал на дверь, за которой веселились его товарищи. Он хотел к ним, но случай и короткая соломинка решили иначе. Не имея возможности принять участие в общем веселье, он бросал алчные взгляды на Кейт, обегая зрачками девочку с ног до головы.

— А ты ведь уже взрослая, правда? — наконец спросил он, облизнув губы. Подойдя, он провел рукой по мягким волосам, ощущая как дрожит под его ладонью ребенок. — Не бойся. Так делают все. Я лишь проверю, — рука стражника прошлась по ее плечу и ниже, — далеко ли яблочко упало от яблони…

Сиркин вошел в дом. Действовал он словно заводная кукла, с трудом контролируя свои движения. Почему он сюда пришел? Зачем? Чтобы вновь почувствовать ту боль, которую испытал? Верно. Прямо на этой кровати. Он изгибался, кричал, просил оставить его в покое. Ривьер тихо плакал, но когда он, Максим, закричал особенно страшно, брат переборол свой страх и решил помочь. К сожалению он был всего лишь ребенком, и не смог ничего сделать. Не смог он остановить и стражников во главе с черным инквизитором, уволакивающих истерзанную мать на полусогнутых ногах. Спустя месяц ее повесили.