Диагноз. Медицинские головоломки и человеческие судьбы - Лиза Сандерс

Непрожитая жизнь

– Знаете, он не всегда был таким, – сказала женщина.

Она отвернула загорелое решительное лицо от сына, сидевшего в инвалидном кресле, и, распрямившись, встала перед доктором.

– Рос совершенно нормальным ребенком.

Врач, Джоэл Эренкранц, окинул взглядом внимательных темных глаз инвалидное кресло с его неподвижным пассажиром: длинные тонкие ноги поджаты к животу, подбородок свисает на грудь, как будто шея слишком слаба, чтобы удерживать его поднятым. На голове бугрятся розовые шрамы – следы давнишней операции. Лицо худое, отстраненное; глаза тусклые и пустые. Бахрома редких светлых волос едва прикрывает уши.

В 13 лет у него обнаружили опухоль мозга. Он пережил и операцию, и послеоперационную инфекцию, пошел на поправку. С помощью физиотерапии снова начал ходить, даже вернулся в школу, к своим друзьям и к прежней жизни. Потом потребовались еще операции, лучевая терапия, и организм его начал сдавать.

– Это случилось 25 лет назад, – сказала его мать. – Теперь он просто призрак того человека, которым когда-то был.

Теперь ему 43 года, больше пяти лет он не ходит. Почти десятилетие с трудом может выдавить из себя пару слов.

– Поначалу мы надеялись, что он поправится, но ему становилось все хуже и хуже.

За эти годы его осмотрело множество докторов – хирургов, неврологов, эндокринологов. Один начал лечение стероидами, и оно немного помогло. Помогли и гормоны щитовидной железы. Но ничто не могло остановить ухудшение его общего состояния или хотя бы объяснить причину.

Затем, чуть больше года назад, мать положила его в местную больницу для операции на ногах. За годы неподвижности мышцы и связки у него усохли и сжались. Операция была нужна, чтобы сделать его ноги более гибкими и подвижными.

– Но после операции все вообще покатилось под откос, – продолжала мать.

Через пару дней его начало рвать – пища не удерживалась в желудке. Любое прикосновение вызывало боль.

– Он не знал, какой сейчас день, не понимал, где находится. Не знаю даже, помнил ли он, кто я такая. Можно было положить ему на колени звонящий мобильный телефон, и он бы никак не отреагировал.

Она уже решила, что приближается конец. «Через два месяца после операции я привезла сына к семейному врачу, Дэвиду Шервуду», – рассказала она Эренкранцу. В их городке в Колорадо было всего три врача, так что он знал и мужчину, и его мать уже много лет. Его потрясли изменения, происшедшие с пациентом после операции.

– До этого я пару раз его осматривал, – рассказывал Шерман мне. – Он всегда выглядел примерно одинаково – слабым и больным, но сознающим окружающую действительность. Пускай он не мог выражать свои мысли, но точно все понимал. Ему не повезло с той операцией на мозге, и я думал, что причина в ней. Увидев его после последнего, совсем легкого вмешательства, я почувствовал, что из него как будто выпили все жизненные соки. И тут же решил, что что-то упускаю.

Пациента уже осматривали местные специалисты, поэтому снова направлять его к ним не имело смысла. Шервуд предложил матери отвезти сына на другой конец штата, к доктору Эренкранцу – эндокринологу, о котором недавно узнал.

Закончив рассказ, мать пациента с надеждой посмотрела на врача, к которому они так долго добирались. Пока она говорила, Эренкранц хранил молчание. Время от времени он бросал взгляд в толстую карту, которую она привезла с собой и в которой были описаны долгие годы болезни сына. Но в основном врач смотрел на пациента.

Наконец Эренкранц полез в свой старомодный медицинский саквояж и вытащил оттуда стетоскоп. Аккуратно обернул манжету для измерения давления вокруг исхудавшей руки мужчины. Давление оказалось крайне низким: 90/70. Обычно у мужчин около сорока давление держится на уровне 120/80. «В этом и таилась разгадка, – вспоминал позже Эренкранц. – Опухоль, операции на мозге – на давление все это никак не могло повлиять».

На теле у пациента практически не было волос. Шрамы от недавней операции прекрасно заживали, без покраснений и опухания. Эренкранц решил сосредоточиться на главной своей находке: низком давлении. Самой распространенной причиной этого симптома является инфекция. Пациент не выглядел тяжело больным, как было бы в случае острой инфекции. Но может быть, она развилась в месте операции? Абсцесс – инфекция, заключенная в полости, – может приводить к подобным глубинным процессам. Однако пациент не проявлял никаких признаков того, что ему больно, когда доктор ощупывал послеоперационные швы. Эренкранц не обнаружил никаких уплотнений или неровностей, которые указывали бы на наличие внутреннего воспаления. Низкое давление могут вызывать нарушения работы сердца – но у этого пациента сердце работало нормально, при прослушивании не производило никаких лишних звуков, указывающих на порок.

Воспаление и сердечное заболевание объяснили бы его симптомы, но ни того, ни другого обнаружить не удалось. Эренкранц продолжил осмотр пациента. «Это как решение задачи, – говорил он мне. – Ты думаешь, думаешь, и в конце концов перед тобой словно вспыхивает свет».

Что, если у пациента после операции возник физиологический кризис из-за дефицита гормона стресса, кортизола? Он получал высокие дозы стероидов, и хотя они поддерживали в нем жизнь, с послеоперационным стрессом они могли все-таки не справиться. Тошнота, рвота и утрата связи с реальностью могли быть симптомами недостатка гормонов стресса. А не мог ли он же привести к общему ухудшению состояния? Что, если у него дефицит и других гормонов? Он принимает гормоны щитовидной железы. Выработка и этих гормонов, и кортизола в организме контролируется небольшой железой в основании мозга, гипофизом. Некогда считавшийся главной железой, гипофиз регулирует производство гормонов щитовидной железы и кортизола, гормона стресса, а также гормонов роста и половых гормонов, включая тестостерон. Врач предположил, что у пациента гипофиз мог пострадать при лучевой терапии, которую тот проходил несколько десятилетий назад, и что постепенное ухудшение его состояния было вызвано не опухолью и операциями, а повреждением гипофиза.

Предположение Эренкранца быстро подтвердилось. Он отправил кровь пациента в лабораторию, но был настолько уверен в диагнозе, что начал лечение немедленно. Назначил мужчине большую дозу стероидов, чтобы заместить те, которые не вырабатывал больше его организм, а также назначил гормон роста, гормоны щитовидной железы и тестостерон. Через два дня пациент получил свою первую «стрессовую дозу» стероидов. На следующее утро мать пришла навестить сына. Он поднял на нее глаза, сказал: «Привет, мам» и улыбнулся. Это были первые слова, сказанные им после операции на ногах. На следующей неделе Эренкранц получил результаты анализов, подтвердившие его диагноз, но мать пациента все и так поняла.

– Мне не требовались анализы, чтобы согласиться с врачом, – сказала она. – Через два дня после начала лечения гормонами мой сын смог встать с кресла, опираясь на ходунки. Со времени той операции ему это ни разу не удавалось.

Через десять месяцев он опять разговаривал, ел и занимался физкультурой. Набрал около пятнадцати килограммов и отрастил бороду. Слушал музыку, рисовал, шутил. Даже катался на лошадях, которых обожал еще с детства. Эренкранц прозвал его Рип Ван Винкль – ведь он тоже очнулся после очень долгого сна. Он все еще пользовался креслом-каталкой – его ноги ослабели после долгих десятилетий инвалидности. Я разговаривала с ним в том же году перед Днем благодарения. Мужчина сказал, что ему есть за что благодарить Бога и что однажды он обязательно снова будет ходить. «Уже очень скоро», – добавил он.