А за околицей – тьма - Дарина Александровна Стрельченко

на лицо Обыды – сморщенное, как из дерева высеченное. На знакомые морщины, на худые руки в трещинках и в пятнах – будто скорлупка у кукушкиного яйца. В глаза, слабо зеленевшие, полуприкрытые тёмными ве́ками, долгими века́ми. В горле стало горячо и солоно. Ярина рукавом вытерла лицо, обеими руками сжала сухой, тощий кулак Обыды. Прижалась к нему лбом.

– Прости. Сама не знаю за что, прости, Обыда…

– И ты меня прости, глазастая. На будущее это. И ты прости…

…Такой выдался денёк, что, опустившись на родной поляне, Ярина поверить не могла, что только вчера с Ночью сговаривалась в Хтонь лететь.

Глава 20. Равновесие

Этот Белый и Лиловый зов безмолвный,

Не сожжёт тебя – так выплеснется в травы.

Погляди: уже идут по Лесу волны,

Погляди: уже, испробовав отравы,

Стонут корни, подбираются к избушке,

Запетляли ядовитые дорожки,

В тихой заводи выкармливает стужа

Золотые оштолэ́зевые[74] крошки.

…Разве дело – у девчонки-нескладушки

Оба Пламени сплетаются под кожей?

В полдень явился День, осадил коня у самой околицы. Ярина набросила на плечи шаль, выбежала на крыльцо. Теплом веяло ото Дня, летом.

– Здравствуй, День мой Красный! – улыбнулась она. Давно не видела мо́лодца; вроде и кафтан алый, и сапоги по-прежнему блестят, и сам румяный, а что-то поменялось. То ли осунулся, то ли устал за долгую зиму.

– Здравствуй, Ярина, – ответил День, но спешиваться не торопился.

Она подошла, вынула из кармана припасённый сахар, протянула коню. Тот мягкими губами собрал белые крошки с ладони.

– Разбаловала ты его. К кому будет ластиться, когда тебе не до него станет?

– С чего это мне не до него станет? – спросила Ярина. Спросила мягко, а у самой внутри царапнула коготками обида. Сколько уж не виделись – хоть бы спросил, как дела, как в Хтони побывала. Куда уж! Конь важней, сахар важней!

– С того, что ягой станешь – другие заботы будут, кроме как коня моего нежить.

Ярина отряхнула руки, вытерла ладонь об сарафан. Всё ещё улыбалась, но ответила с прохладой:

– Что ж теперь, вовсе без друзей остаться? Не так много тут тех, кого я побаловать могу… С кем могу словом перекинуться.

День глянул холодно, хмуро. А Ярина добавила, будто кто за язык дёрнул:

– Вот и приходится по ту сторону избы собеседников ис…

– Вот про это я и хотел сказать, – сердито перебил День. – Яга разве может так себя не беречь?

Улыбка Ярины стала совсем натянутой.

– Яга должна быть мудрой, терпеливой!

Дрогнула Ярина. Закололо ладони.

– Как ты вообще согласилась поехать в Хтонь – да с кем? С Ночью!

Улыбка померкла. Обида распустилась внутри горячим цветком, обожгла, подняла со дна старые мысли.

– Это моё дело, День. Ты пришёл советы мне давать, наставлять, что яга должна, а что не должна? Так мне для этого Обыды хватает, можешь не стараться!

– Ярина! – с досадой воскликнул День. – Ты, верно, после этой ночки сама не своя!

– Я давно сама не своя, – резко ответила она. – С тех пор, как в Лес попала. Все мне с тех пор твердят: яга должна да яга не должна. Туда не ходи да туда не заглядывай. Заботься о том, думай об этом. Вот что тебя ждёт, и только этой дорогой тебе можно. Никакой другой не велено! С самого первого дня, как я тут очутилась!

– Ты всегда тут была, – неожиданно сурово возразил День. – Всегда была в Лесу. Только Лес всюду разный. Побывав в одной части, уходим в другую, а про первую забываем… Лес порой сам желает, чтобы мы забыли о прошлом. Вот и ты забыла – что было, прежде чем Лес тебе предназначил ягой стать.

– Я забыла? – звонко спросила Ярина. – Нет, День мой Красный, это Обыда меня забыть заставила. Керемет предлагал вспомнить, да хорошо, ума хватило не согласиться с этой птицей скользкой. Кощея Обыда запрягла помочь ей, да я успела перехватить. Я ведь знаю, было что-то. Я ведь знаю, День, Обыда не хочет, чтобы я вспомнила. Хочет только, чтобы я вперёд думала, вперёд училась. А по-настоящему и не показывает ничего. Пестуй, говорит, зверьё. Травы убеждай не уходить в землю, не растворяться в небытии. Небо проси погоду давать верную, чтоб урожай родился. Ну взяла один раз с собой, у стволов жизни отбирать… И что же? В этом разве вся работа яги? Где же тут Равновесие?

– Если до сих пор не поняла, видно, не выйдет из тебя яга, – хмуро произнёс День. Снял притороченный к седлу туесок, протянул: – Обыда велела привезти тебе озарень-ягоды для воршудов. Я за этим и приехал. И права ты, не мне тебе советовать.

– Не тебе! – бросила вслед Ярина, прижимая туесок к сарафану. – Тебе, как и всем тут, только о судьбе моей яговой думать! А о том, чтобы просто поговорить… О чём угодно, без умысла, без ученья – не дождёшься!

День посмотрел на неё печально. Не прощаясь, пришпорил коня и был таков. Небо тут же затянуло тучами, хотя едва миновал полдень. Ярина поглядела на туесок, чувствуя и досаду, и злобу, опустила глаза и заметила, что снег вокруг ног растаял. Позванивая, пробивались не к месту, не ко времени разбуженные подснежники – кривые, уродливые, с серыми лепестками, с розовым стеблем.

– Это от злости твоей, – пояснила Обыда. – Силы хватило, чтоб поднять ещё до весны, но цвет-то у силы мрачный. Вот и вышли уродцы.

Ярина обернулась. Давно ли яга стояла за плечом? Слышала ли, что ученица бросила в сердцах Дню? И его обидела, и про саму Обыду наговорила. Правды, конечно. Но злой. Сказала, будто не понимает, при чём тут урожай, небо, звери… Всё она понимает. Давно понимает, что всё это – доли Равновесия, и нет у него частей маленьких и больших. Но головой понимать – одно. А сердцем принять – совсем, совсем другое…

Ярина отдала туесок Обыде и присела на корточки. Положила ладони на мокрую, ощетинившуюся ледышками землю, погладила её. Подгребла хрупкий снег на высунувшиеся корни. Наклонилась к самым подснежникам. Ни капли запаха, полумёртвые цветы. Прошла её ярость – и жизнь вытекла из стеблей.

– Рано вам, – трогая вялые лепестки, проговорила Ярина. – Рано. Не весна ещё. Уходите в землю, спите, не пришло ваше время.

Взяла бутоны в руки, как птенцов, тихо-тихо запела колыбельную, которую слышала от птахи у Шудэ-гуртын.

– Набирайтесь сил. Я вас позову,