А за околицей – тьма - Дарина Александровна Стрельченко

так Сольвейг любила? Ведь можно время остановить в Лесу, и…

– Можно. Но я ведь сказал, место это душу тянет. И силы. Чуть поближе подойдёшь – почувствуешь. Да и яге даром не проходит время во всём Лесу останавливать. Она бы, может, и рада тут навсегда остаться. Но…

Ярина засмеялась колко, невесело. Подхватила:

– Но есть и другое условие. Оно всю красоту погасит, испоганит всю радость. Верно?

– С чего ты взяла?

– А разве не со всем так в Лесу? – горько спросила Ярина.

– Как знать, – ответил Тём-атае. – Для кого это хорошо, для кого плохо, но время в Шудэ-гуртын вспять течёт, и если войдёшь туда старухой – столько проживёшь, сколько лет уже прожито. Будешь молодеть с каждым днём. Пока не уйдёшь.

– Куда? – сгоняя с рук озноб, выдохнула Ярина.

– Обратно, в Хтонь. Или в землю, уж навсегда.

Ярина закрыла глаза, пытаясь вобрать, успокоить в голове мысли. А потом, чувствуя, как сладко заныло сердце, вгляделась в переплетения ветвей, заметила избушку на солнечной поляне. Завалинку, густой малинник, кусты смородины, свесившиеся к самой земле под тяжестью ягод. Кто-то сидел на брёвнах, кто-то знакомый, такой знакомый, что она едва не заплакала, не в силах вспомнить. Но узнать лицо с такой высоты не могла: и соколиный взор мутился у Шудэ-гуртын.

– Летим домой, – тихо попросила она Ночь. – Летим скорее.

* * *

Берёзовая тропа, Змеиный брод. Золотой сад, тёмные купола. Сосняк. Широкая лента Калмыши, в которой с высоты отражались города и страны, вовсе не стоявшие по её берегам. А может быть, и стоявшие.

– Вот и Лес уже, – ободряя, проговорил Тём-атае. Ярина подняла голову – давило виски, словно водрузили тяжёлый обруч, – и увидела впереди полосу заснеженных крон.

– Первый снег пришёл, пока нас не было.

Она оглянулась и заметила вдруг, что глаза у Тём-атае стали светлей, словно сама ночь посветлела, когда снег укрыл лесные поляны.

…С границы между Лесом и Хтонью дохнула зима. Ярина поёжилась, и Ночь, выхватив из воздуха серый плащ, набросил ей на плечи. От плаща пахло ладаном, баюкающим чабрецом. Ярина раскрыла глаза пошире, глубоко вдохнула холодный воздух, чтоб не заснуть, но головная боль, тяжесть плаща, ровный ход коня по тучам заворачивали в дрёму. Да и снег застилал всё кругом, падал на лицо и не таял. Только на холке коня таял: крупные белёсые капли расплывались на чёрной гриве.

Лес стоял в нежном кружеве, от оврагов поднимался туман, звенело в воздухе, словно кто-то разбивал стеклянные ложечки. Одну такую Ярина разбила у Обыды по малолетству. Звон был как самая красивая песня – правда, тогда Ярина ещё не знала ни как Гамаюн поёт, ни как рыжегрудая птаха из Шудэ-гуртын щебечет. Осколки надолго сделали пол избы цветным, до сих пор нет-нет да и выглядывали, светились зелёным, синим, рубиновым огоньком из щелей досок.

Ночь погладил коня по шее; тот мягко пошёл к убелённой земле.

– Где тебя оставить? В лесу или у избы?

– Отпусти у опушки, – попросила Ярина, снимая плащ.

– Оставь, – махнул рукой Тём-атае. – Ветер мне после вернёт.

Вот они опустились до крон, вот поднялся вокруг звонкий еловый запах, вот уже понеслись перед глазами ветки, шишки, вспугнутые белки. Наконец копыта коснулись земли. Ярина соскользнула с горячей чёрной спины и, кутаясь в плащ, не оглядываясь, пошла к избе. Ходу здесь было – четверть часа, и холод стоял такой, что руки и щёки тотчас показались хрустальными. Но холод сковывал боль, успокаивал мысли, и Ярина шла, не думая, желая только уложить всё внутри до тех пор, пока вернётся.

На середине пути промокли ноги. Ярина кое-как, слабенько заколдовала чёботы, чтобы подсохли, не превратились в катанки. Подняла глаза на избу впереди. Длинные тени клёнов лежали полосами. Рыжими квадратами подрагивал на снегу свет из окон.

На мгновенье захотелось, чтобы открылась дверь, чтобы Обыда вышла навстречу, обняла и укрыла, увела в дом, усадила за стол, положила на лоб прохладную ладонь, вытягивавшую все горести, все печали. Но пусто было на крыльце. И вдруг Ярине показалось, будто весь Лес лёг на её плечи, и тени Хтони обвивают ноги, не давая идти. Плащ упал на тропу, но она не заметила; не заметила и того, как глухо простучали по снегу копыта. Только на ржание лошади оглянулась и одними губами произнесла:

– Спасибо.

– Не за что, будущая яга, – пронёс по стихшей опушке ветер.

Ярина сделала ещё шаг и упала на колени. Не было сил подняться. Не было сил ни на что. Что случилось? Отчего так устала? Мысли путались, снег забивался в рукава, за воротник, приникал к коже колким серебром, пил силы. Ярина сглотнула, заплакала и подняла глаза. Сквозь цветные пятна увидела, как ещё один золотой квадрат лёг на снег: открылась дверь. На крыльцо вышла Обыда, протянула руки. Ярина опёрлась о ледяную, выросшую из воздуха молодую берёзку, поднялась и побрела вперёд.

Приникла к Обыде и спряталась под её шерстяной шалью от всего мира. Пахло травами, щепой, дымом от самовара, пахло лесными цветами и маковой мукой.

– Пойдём, глазастая, – услышала над ухом.

Ветер тихонько завыл, провожая в избу. Захлопнулась дверь, Обыда уложила Ярину в постель, тронула лоб прохладной сухой ладонью. Усталость растаяла, в горле перестало саднить, и железный обруч отпустил виски, только тяжесть никак не уходила.

– Отдыхай, Яринка.

– Что со мной случилось?

– Хтонь, как любая тьма, силы тянет, даже если ты не касаешься, только сверху глядишь.

– Что-то ещё… другое, – прошептала Ярина. – Тяжесть какая-то.

– Это Лес, милая. Это Лес тебя признаёт ягой, ложится на плечи. Я тут не властна…

Ярина закрыла глаза, глубоко вдохнула. Мелькнула и пропала Шудэ-гуртын. Запела, тихим голосом перекрывая осеннюю метель, серая птаха. Мёл и мёл за окном снег, поднимаясь выше окна, выше печной трубы. Аукал лес.

Ярина вздрогнула от видения, пролетевшего перед глазами.

Обыда схватила со стола чашку с остатками отвара и швырнула об пол.

– Снова смерть свою видела, – просвистело в трубе. – Смерть свою не обманешь.

Процокал за окнами вороной конь. Одними глазами улыбнулся Тём-атае, забирая дурные сны. Постучал в окно, сквозь слюду глянул чёрными бархатными очами, прошёл по избе взглядом. Нашёл Ярину, и показалось ей, что летит она в тёмную пропасть, и глубоко на дне, обещая меж острых камней забвенье, блестит Калмыш. Но не успела она долететь до воды, как настало утро.

Глава 19. Дальняя Поляна

– Полетишь со мной на Дальние поляны? – спозаранку спросила Обыда. Глянула испытующие, с любопытством, с тревогой. – Я осмотрюсь, что