Знак ворона - Эд Макдональд

– Какой план, если я еще не видел, что там и как устроено.

– Осторожней надо быть.

– Вот уж не знал, что ты такой заботливый, – заметил я.

– Я не заботливый. Я вообще не способен на эмоции, – прокаркал ворон. – Меня создали, чтобы ты окончательно не запорол дела, пока хозяин спасает мир от Глубинных королей.

– И много уже я, по-твоему, запорол?

Ворон взлетел, высоко поднялся, описал надо мной круг и снова уселся на плечо.

– А ты как сам считаешь?.. В общем, дохрена ты запорол. Ты позволил фанатикам захватить город и провести непонятный космический ритуал. Ты позволил куче защитников удрать из Валенграда или сдохнуть от огня с неба, не нашел Око. Плюсом к этому, у тебя под носом черный маг хочет потеснить Безымянных. Тебе даже «неуд» за успехи – и то много, в таком ты дерьме.

– А когда мы все из дерьма выбирались? – осведомился я.

Хоть тварь объявила, что не способна на эмоции, она ведь точно смеялась!

– А впереди-то море лиц, – равнодушно объявил ворон.

Когда немного проехали вперед, стал различим шум. Ветер принес сухой ломкий шепот, будто шелест палых листьев, а затем я въехал на гребень и увидел. Ворон не ошибся.

Я не то, чтобы слаб желудком и склонен блевать по поводу и без. Я всегда думал, что уже всего навидался в Мороке. Но он горазд на сюрпризы. Считаешь себя бывалым, потом въезжаешь на холм, а за ним – бац!

Сюрприз.

Вместо пыли и каменного крошева – влипшие в грязь лица: старые с клочками седых волос, молодые с веснушками. Бородатые мужчины, женщины с ритуальными шрамами на щеках и челюсти. Такое практиковали в Клире. Желтые зубы, чистые белые зубы, поломанные зубы, голубые глаза, карие, серые. Обожженная солнцем кожа, кожа бледная от сидения за книгами, там и сям мелькнет то клок рыжей шевелюры, то золотой зуб.

Я нагнулся и выблевал завтрак на песок. Зря извел хороший бренди.

Дело было не только в том, как лица сплавились в одну мясистую равнину, и шевелились. Они еще и говорили. Шелест ветра вблизи оказался разноголосым шепотом.

Я пришпорил Сокола, тот фыркнул, ударил копытом. Коня тоже пугал этот звук.

– Мне нужно больше молока, – бесконечно повторяла женщина.

– Как я буду рад, когда все это кончится, – равнодушно и устало повторял старик, будто сидел на лавочке и смотрел на обыденное валенградское безобразие.

– Что там в небе? Что там в небе? – спрашивал ребенок.

Он повторял так настойчиво, что я мимо воли посмотрел вверх. Но там – ничего, кроме расщелин в реальности.

– А, знаю это место, – скривившись, выговорил поравнявшийся со мной Штрахт. – Не беспокойся, они не живые. Это глубиной всего в пару дюймов, а под ними камень.

– Ты пытался копать?

– Я встретил это место пару лет назад. Тогда оно было дальше на юг. Лица говорят не случайные слова. Они все об одном. Ну, как тот мальчик, который повторяет про небо. И многие спрашивают об этом же. Я думаю, они все из города, собрались на площади, хотели посмотреть, что ж такое происходит, а тут Воронья лапа и грохнул Сердцем Пустоты. И от народа остались лица. Что-то вроде эха.

– А я думал, что эпицентр – это Бесконечная прорва.

– Ну да, она самая, – согласился Штрахт. – Там, внутри нее, пустота. Ну, совсем пустота. Пока сам не глянешь, и не поймешь, что это за пустота. Я к ней близко не подходил. Лица были на окраине кратера.

– Когда видишь такое, поневоле задумаешься: может, мы тут главные злодеи, а вовсе не герои?

– Герои? – выговорил Штрахт и сплюнул. – «Герои» – это дерьмо, придуманное для того, чтобы население не возненавидело окончательно типов с мечами. Ведь нужна же великая благородная причина, чтобы убедить себя и остальных в нашем праве расколоть кому-нибудь черепушку. Но все эти причины – дерьмо, и от придумавших их воняет дерьмом. Потому я предпочитаю быть здесь. Тут меньше лицемерия.

– Зато своего дерьма выше крыши, – напомнил я.

– Что так, то так, – устало согласился Штрахт и помахал остальным – мол, привал. – Но если бродить здесь долго, привыкаешь ко всему.

Десять дней в Мороке – как десять месяцев.

Хрустальный лес вдалеке – будто облако сверкающих мерцающих испарений. Штрахт повел нас кругом, на восток, потратил лишние полдня, зато хрустальный лес оказался между нами и лагерем драджей.

– Можете спрятать нас? – спросил я у спиннеров.

Те посовещались, но решили, что им это не по силам. Я подумал, что Эзабет смогла бы, но ведь такие, как она, – редчайшая редкость. В общем-то, из этих не слишком способная команда. Сила у них, бесспорно, есть, но не хватает изящества, сноровки.

Накатило пыльное облако – не свирепая буря, какие случаются в глубине Морока, а просто клуб мутной взвеси. Надо сказать, весьма своевременно. Штрах с тремя «дранями» отправились на разведку.

Конечно, из-за пыли мы и сами ничего не увидим, пока не подойдем вплотную, но зато устроим сюрприз. Народ оставлял лишнее снаряжение, надевал маски на лица. Я ждал, мысли расползались, будто пауки. Тут по ночам спокойнее, чем в Валенграде. Нет фоса, нечего опасаться искр и светильников. Здесь не боишься увидеть заключенного в свет призрака. Тут нет шатенки, медленно залечивающей дыры в моем сердце, нет ребенка, пробивающего в него путь. Как же страшно я по ним соскучился!

Мать моя, как же я люблю задурить себе голову. Выдумать причину, с важным видом собраться и удрать. Когда готовишься совершить смертельно опасную глупость, свое вранье видно в особенности ясно.

Ну, спору нет, я и в самом деле хочу спасти любимый нашими сектантами Великий шпиль. Если снаряд драджей свалит его, свалится и мечта Тьерро о возрождении Светлой леди. И пусть мне Дантри твердит что угодно, пусть о чем угодно предупреждает Воронья лапа, пусть все несбыточно и тщетно – но кое-чего я хочу больше всего на свете. Я, по сути, игрок и готов поставить все на малейший шанс возвращения Эзабет.

Ах ты наш самоотверженный герой-спаситель любимых женщин.

Я чуть не расхохотался.

И тут зазвучала песня.

Мы спустились в Хрустальный лес. Стеклянные пики торчали из сухого мелкого песка, будто сталагмиты. Одни не доставали мне до пояса, другие вздымались футов на пятнадцать. Приходилось особо следить за лошадьми. Места пройти им хватало, но от сияния они пугались и дергались. Пусть они и привыкли к искрящим фонарям на фосе, но десяток дней в Мороке расшатают нервы кому угодно. Лошади созданы для бега, и когда они пугаются, первая реакция – бежать и не думать о том, что впереди. А бежать им тут некуда. Пришлось уговаривать, нашептывать, поглаживать. Они как малые дети – не понимают слов, но реагируют на тон. А взрослые всегда обманывают детей.