Пока мой труд не завершен - Томас Лиготти

Я воспитывался в разных приемных семьях – брошенный младенец, обнаруженный в общественном туалете на автобусной станции, ставший частью правительственной программы усыновления. Большую часть своей жизни, однако же, я не имел ни малейшего представления о своем происхождении и даже не имел нужды проявлять любопытство в этом направлении. Меня интересовали самые разные темы, но личности моих производителей не входили в их число. Фактически, по моему мнению, этот вопрос был довольно заурядным. Затем однажды, вскоре после того, как я из-за своего изнурительного психического состояния покинул занимаемую мной долгое время должность в издательской фирме, и перед тем, как стать клиентом доктора О., я получил письмо без обратного адреса. На нем стоял почтовый штамп какого-то южного региона страны, наверняка находившегося в тех самых «болотах», которые упомянул Посредник в начале этой автобиографической исповеди (или заявления). С тех пор как я уволился с работы, переехал к доктору О. на какое-то время, а затем – в однокомнатную квартиру, мне удалось сохранить лишь несколько страничек того послания и конверт, в котором оно лежало. Какое-то время я думал, что письмо было своего рода розыгрышем, учитывая, как в нем сочетались выученная эрудированность и откровенная глупость. Но позднее оно обрело смысл, встроившись в мою биографию. В попытке объяснить кое-что о своих родичах и наследственности и, возможно, продемонстрировать другие свойства моей жизни и характера, я перепишу эти страницы ниже, немного отредактировав для большей внятности.

…и тогда, я щас трясусь, кузенчик, просто прыскаю, как ты видишь, боже, я просто разрываюсь, в общем, мы бросили тебя, даже не вспомнив об этом, просто оставили тебя в туалете на автобусной станции, ничего личного, просто забыли о тебе, семья же такая большая и все такое. Мы тогда отправились в город посмотреть один из тех фильмов ужасов, в которых северян мочат деревенщины настолько инбредные, я должен знать, что ихние бабы рожают путем того, что ты назвал бы партеногенезом, я не шучу, пока мужики занимаются содомией со скотиной и несчастными янки, сунувшимися на их частную собственность. Невзирая на южную гордость, мы любим эти фильмы о живущих в болотах злыднях-мокрушниках, клянусь коростным очком моего дедули, не видавшего рулона сортирной бумаги за свою полную страданий жизнь. Мы же сами не шибко далеко ушли. Черт нас подери, если мы – не нищета, у которых за душой лишь лачуга да ствол. Ведь прямо на той неделе я вместе с Клемом, моим полужопым братишкой, а ведь пол-жопы ему оттяпал крок, захапали в медвежий капкан парочку туристов, шатавшихся по болоту, видать высматривали чего, мы сделали это, чтобы раздобыть деньжат по мелочи, чтобы хоть платить за свет, ведь без света в доме можно и грохнуться в дыру в нашей гостиной, в которой мы и писаем, и какаем, и делаем еще кое-какие делишки, хи-хи. Они ж ведь янки были. Визжали, как жарящиеся еноты, а то, пока Клем не прервал их муки, вышибив им мозги из папочкиного старого доброго ружьишка, которое однажды шмальнуло, когда наш общий родитель ковырялся в носу кончиком ствола. У Клема есть способности в этих делах. Есть у него и другие способности, ну например как засосать тебя в свои фантазии, и ты можешь даже этого не знать, пока зомбаки или еще кто-то такой не придут за тобой, или пока планеты не закружатся по смешному. Но стрельба особенно его конек, пусть и осталось у него всего два пальчика, а остальные восемь отгрызла наша милая мамочка в пылу священной страсти, когда они вместе делали троих наших единоутробных братишек, двоих сестричек, в общем разных единоутробничков, как мы их зовем, ну и так они и живут в подвале, уж даже не знаю, как их описать и как они там вообще. Иногда они там трясутся на весь дом, будто от злости, но в основном сидят тихо. Однако ж, несмотря на все наши семейные уродства, гомиков среди нас не встретишь, хоть в темноте и трудно сказать наверняка, особенно по ночам, из-за наших проблем с государственным энергоснабжением, и как любит говаривать Клем, у нас маловато туристского золотишка, чтобы держать свет включенным столько, сколько хотелось бы. Мы иногда можем делать огонь прямо из наших глаз, но никто еще не разбогател на этом, насколько знаю. Это напоминает мне о тех краснокожих, которые жили здесь в болотах рядом с нами, пока не понастроили своих казино, видать белому человеку в этом забытом солнцем штате счастья не дождаться, да благослови Боженька павших конфедератов и тех из нас, кто сейчас среди них рядом с нашим добрым Господом, включая мою маленькую сестренку, отправленную на небушко ружьишком нашего папочки, когда он развлекался с ней и не знал, что оно заряжено, как не знал он, что оно было так же заряжено, ковыряя им козявки у себя в мясистом носу, что нравилось ему даже больше, чем ковыряться в жопке нашего домашнего песика. Башка его тогда так отлетела, что пробила крышу лачуги насквозь, но не беда, ведь его остатки кормили нас праздничными обедами несколько недель кряду, остатки сладки, обжарили их в жире опоссума и устроили пиршество, которому завидовали бы соседи, если бы сколько-то лет назад Клем не засосал их в одну из своих фантазий и не оставил их там на растерзание зомбакам, кажись. Но мы ведь не ладили с этим сбродом. Так что либо они, либо мы. Иногда мы злы на Клема за то, что из-за него исчезла ходячая еда, в то время как мы вынуждены быть полуголодными. Мясо есть мясо, а человек должен есть, как говаривал тот чувак-каннибал в том самом фильме, который мы отправились посмотреть в том самый раз, когда оставили тебя в сральнике на автобусной станции. Он закапывал их в землю, только голова наружу, откармливал достаточно, чтобы они толстели, затем собирал из них урожай, прям как репку.[8] Нечего было им соваться в чужой монастырь со своим уставом. Мы пытались сделать то же самое с тем типчиком-туристом, который называл себя антрополог. Он составлял хорошую компанию, пока не взбесил нас своими тупыми речами. Его синяя прожилка трепыхалась, пока мы с Клемом совещались, разрубить ли его топорам пополам, или же освежевать охотничьим ножом, чтобы можно было бледной шкурой залатать крышу лачуги, пробитую папочкиной башкой. Этот антрополог был похож на того типчика, который и дал нам твой адрес, он называл себя Посредник. Странный